Виктория Токарева: Нахал

— Ну, в приёмной посидим, — сказала некрасивая подруга.

— Можно, конечно, и на улице постоять. Но какая Рудику от этого польза? — спросил дальний родственник. — Какая ему разница, где мы будем стоять: там или тут?

— Но должны же мы проявить… — Алик запнулся, подыскивая нужное слово, — солидарность…

— Ты можешь из солидарности выйти на улицу и броситься под машину, — сказала красивая подруга. — Но Рудику от этого легче не будет.

— Что ты предлагаешь? — спросила хозяйка.

— Врача. Ему нужна не ваша солидарность, а хороший специалист.

— У нас есть лучший специалист! — закричала жена легкомысленного Шурки. — Он профессор, академик, членкорреспондент. Член восемнадцати королевских обществ.

— А разве на земле есть восемнадцать королевств? — спросил малознакомый гость.

Он снова спросил в никуда, и ему снова не ответили.

Шурка Петров кинулся к телефону и стал звонить лучшему специалисту. Все с надеждой смотрели на его лицо. Шурка был похож на добродушного сатану.

— Занято, — сказал Шурка. — Поздравляют, наверное. Со всего мира звонят.

— А между прочим, неудобно, — сказала вдруг Шуркина жена. — Звонить старому человеку среди ночи и отсылать его на другой конец Москвы. Не так уж мы его хорошо знаем, и не такие уж у нас отношения.

— Но если от этого зависит жизнь человека, — возразил хозяин, как бы оказывая на Шурку давление.

— Между прочим, в Склифосовского свои специалисты, — сказала Шуркина жена, — и, посылая своего, мы как бы оказываем недоверие им. Это даже неэтично.

— Но если внутренние специалисты будут знать, что Рудик не с улицы, они совершенно иначе к нему будут относиться, — сказала некрасивая подруга. — Это человеческая психология.

— Так все с улицы. Отделение дорожных травм, — компетентно заявил Эдик.

— У врачей своя психология, — заметил дальний родственник. — Они во всех случаях сделают все, что от них зависит.

— Но что же делать? — в отчаянье спросила хозяйка.

— Мы ведь не можем ничего не делать!

— Надо позвонить в Склифосовского, навести справки.

— Звони! — приказали Шурке, поскольку он сидел возле телефона.

— А куда звонить?

— Узнай по ноль девять.

— Что — по ноль девять?

— Ну, спроси сначала институт Склифосовского. Потом спроси отделение травматологии, — руководил Эдик. — А потом позвони туда и узнай конкретно про Рудика.

Шурка стал звонить ноль девять.

— Занято, — сказал он. — Поздравляют, наверное.

— В справочном не поздравляют.

— Почему? Что там, не люди?

По телевизору объявили Аркадия Райкина.

Все отвернулись от Шурки и стали смотреть на экран.

— Иди в другую комнату, — попросила его жена. — Ты нам мешаешь и отвлекаешься сам.

Шурка взял аппарат и, волоча за собой шнур, поплёлся в другую комнату.

— Давайте ешьте! — распорядилась хозяйка. — Баранину можно есть, только пока она горячая. А то потом жир стекленеет.

Все подвезли свои стулья к столу и во мгновение растащили баранью ногу по тарелкам.

Какое-то время было тихо.

— Как ты делаешь ногу? — спросила Шуркина жена.

— Я её вымачиваю в лимоне.

— А я в уксусе.

— Уксус это не то. Уксус — химия.

— Я понимаю диких зверей, — сказал Эдик, обгладывая кость. — Я иногда жалею, что у меня язык не такой, как у волка.

— А какой язык у волка?

— Вроде напильника. Вы когда-нибудь видели, как он полирует кости?

Все отвлеклись от тарелок и попробовали представить себе то, о чем говорил Эдик.

— А у Рудика есть семья? — спросила некрасивая подруга.

— Жена.

— Бедная…

— Бедный Рудик.

— Ему уже все равно.

— Давайте выпьем.

Все выпили и потянулись к грибам, и семь вилок встретились на одной ограниченной территории.

Красивый певец в телевизионном экране пел песню о неудачной любви. Певец ассоциировался с героем песни, и всем казалось, что он поёт про себя.

— Давайте потанцуем! — вздохнула некрасивая подруга.

Все встали из-за стола и перешли в другую комнату, где на кушетке сидел с телефоном голодный и трезвый Шурка.

Включили магнитофон.

— Я ничего не слышу, — пожаловался Шурка.

— Иди в коридор.

Шурка встал и, волоча за собой шнур, отправился в коридор.

Танец «Донна Анна» был индивидуально-коллективный. В центре круга плясал один человек. Солист. А остальные, взявшись за руки, двигались медленно, потряхивая ногами и плечами, как гуцулы. Потом солист целовал одного из «гуцулов», и они менялись местами.

В кругу с удовольствием плясала некрасивая подруга, и все вдруг увидели, что полнота — это очаровательный недостаток, переходящий в достоинство.