Мишель Уэльбек - Возможность острова

Я долго колебался, глядя на карабины. Громоздкие, тяжёлые, они мешали бы мне двигаться так же быстро, как раньше; к тому же я нисколько не тревожился за свою безопасность. С другой стороны, неизвестно, сумеет ли Фокс с той же лёгкостью добывать себе пропитание в районах, по которым придётся идти. Положив голову на передние лапы, он следил за мной взглядом, словно понимая причину моих сомнений. Когда я поднялся, держа в руке более короткий карабин и сунув в сумку небольшой запас патронов, он тоже вскочил и весело замахал хвостом. Он явно пристрастился к охоте; да и я тоже, в какой-то мере. Теперь я даже испытывал нечто вроде радости, убивая животных, избавляя их от феноменального бытия; разумом я понимал, что ошибаюсь, что освобождения можно достичь лишь путём аскезы: этот пункт в наставлениях Верховной Сестры сейчас, как никогда, казался мне бесспорным; но я сам, наверное, стал человечнее — в худшем смысле этого слова. Каждый акт уничтожения одной из форм органической жизни есть шаг вперёд к свершению нравственного закона; по-прежнему уповая на пришествие Грядущих, однако, должен был отыскать себе подобных или же нечто аналогичное им. Застёгивая рюкзак, я вспомнил Марию23: она отправилась на поиски любви и наверняка не нашла её. Фокс скакал вокруг меня, вне себя от счастья, что мы снова пускаемся в путь. Я окинул взглядом леса, равнину — и мысленно помолился об освобождении всякой живой твари.

Было позднее утро, погода на дворе стояла тёплая, почти жаркая; иней растаял, зима только начиналась, и вскоре я окончательно покину холодные регионы. Зачем я живу? Я здесь инородное тело. Перед уходом я решил в последний раз прогуляться вокруг озера с карабином в руках — не для того, чтобы поохотиться по-настоящему, я все равно не смог бы унести дичь с собой, а просто чтобы напоследок доставить Фоксу удовольствие, дать ему полазить по кустам, надышаться запахами подлеска, прежде чем мы выйдем на равнину.

Вокруг был мир, здесь и теперь, были его леса, луга, животные во всей своей невинности — ходячие, снабжённые зубами пищеварительные трубки, вся жизнь которых сводилась к поискам других пищеварительных трубок и пожиранию их, дабы восполнить свои запасы энергии. Несколькими часами раньше я понаблюдал за стойбищем дикарей: большинство спали, переваривая сильные эмоции, полученные накануне в ходе кровавой оргии. Они стояли на верхней ступени пищевой лестницы, хищников в природе почти не осталось, поэтому им приходилось самим уничтожать состарившихся или ослабленных особей, дабы поддержать здоровье племени на должном уровне. Они не могли полагаться на естественный отбор, поэтому организовали социальную систему контроля за доступом к вульве самок, дабы сохранить генетический капитал племени. Всё это было в порядке вещей, и день стоял до странного тёплый. Я уселся на берегу озера, а Фокс скрылся в кустах. Временами из воды выпрыгивала рыба, и тогда по поверхности расходились лёгкие волны, замиравшие у берега. Чем дальше, тем меньше я понимал, зачем покинул абстрактное, виртуальное сообщество неолюдей. Мы с самого начала вели существование, лишённое страстей, — существование стариков; мы смотрели на мир с пониманием, но без участия. Мы изучили царство животных, мы изучили все человеческие сообщества: в них не осталось загадок, от них нечего было ждать, кроме бесконечной бойни. «Если есть это, то есть и то», — машинально твердил и твердил я про себя, пока не впал в какое-то гипнотическое состояние.

Прошло два с лишним часа, когда я наконец поднялся — возможно, успокоенный, во всяком случае, полный решимости продолжать свои поиски; при этом я заранее смирился с возможной неудачей и, как следствие, с собственной гибелью. И тут я заметил, что Фокс исчез: наверное, напал на след и забрался глубже в подлесок.

Больше трех часов, до самых сумерек, я шарил по кустам вокруг озера; иногда, через равные промежутки времени, я звал его, но ответом была лишь удручающая тишина. Уже почти совсем стемнело, когда я нашёл его тело, пронзённое стрелой. Оно ещё не успело остыть. Наверное, он умер страшной смертью, в его остекленевших глазах застыло выражение ужаса. В пароксизме жестокости дикари отрезали ему уши; видимо, они спешили, опасаясь, как бы я их не заметил, срез остался грубый, вся его мордочка и грудь были заляпаны кровью.

Ноги у меня подкосились, я рухнул на колени перед ещё тёплым трупом моего маленького спутника; быть может, появись я на пять-десять минут раньше, дикари не посмели бы приблизиться. Мне предстояло выкопать могилу, но пока у меня не было сил. Опускалась ночь, над озером клубился холодный туман. Я долго, очень долго смотрел на изувеченное тело Фокса; потом слетелись мухи, совсем немного.