Юрий Козлов - Враждебный портной

Каргин почитывал на досуге современных философов и в принципе был согласен с утверждением, что в новом мировом экономическом порядке места так называемому « среднему классу » не предусмотрено. Новый жестокий мир не нуждался в « прокладке » между бесконечно богатым меньшинством и неотменимо бедным большинством. Компьютерные технологии стали достаточно умны, чтобы обходиться без людей, нажимающих клавиши на клавиатуре, что-то бубнящих клиентам в телефонные трубки, придумывающих примитивные сюжеты для рекламы товаров и услуг. Одолев СССР, капитализм, как Юлиан-отступник, обратным шагом Майкла Джексона вернулся во времена « железной пяты » , вечного кризиса и массового пауперизма . От потребления, как некогда от церкви, отлучались целые государства и сословия.

Но пока еще деньги отчасти смягчали скорбную повседневность, разгоняли сгустившуюся вонь. Правда, ненадолго, как дорогой освежитель воздуха — заматеревшую помойку. Мерзость просачивалась сквозь железные двери и бетонные стены персональных райских кущ, напоминающих в России гетто для богатых. Злое, нищее, уже и не русское, а непонятно какое ( евразийское ?) море подтапливало гетто.

А сверху нависала угрюмая, неизвестно чего хотящая власть. Она с размаху врезалась в капитализм, как «Титаник» в айсберг, и сейчас, сатанея от бессилия, наблюдала, как в топках идущего ко дну корабля сгорают украденные при разгроме СССР миллиарды. Эти капиталы внесли ненужное беспокойство в перегруженную финансовую систему, оказались в ней лишними и, следовательно, обреченными . Как раньше Запад прессовал царскую, императорскую, а затем советскую Россию с ее неконвертируемым рублем, так теперь он взглядом гоголевского Вия уставился на заведенные под его юрисдикцию активы российских собственников. Западная юридическая машина, как два пальца об асфальт, в любой момент могла поднять Вию веки, доказать преступное происхождение российских денег. А самым смешным было то, что она была права.

Теряющая украденные миллиарды и почву под ногами власть нервничала, шарахалась из стороны в сторону. С недавних пор она взялась колебать священный « треножник » денег как меры всех вещей. Государство больших воров, по логике долженствующее защищать « малых сих » , то есть воров покорных и законопослушных, вдруг недружественно заинтересовалось скромной недвижимостью Каргина на Новой Риге и в Испании, потребовало отчета о счетах в зарубежных банках. «Как они к нам на Западе, так мы к вам здесь!» — примерно так можно было истолковать message власти своим гражданам. Родина, народ и власть делали все, чтобы ненависть к ним, по крайней мере со стороны сживаемого со свету среднего класса, становилась всеобъемлющей и не остывающей, как лава в пробудившемся вулкане .

Каргин упустил момент, когда его персональная ненависть переродилась в чистое пламя любви к народу и Родине. Неужели, думал он, в момент, когда от триединой формулы ненависти — народ–Родина–власть — отпало лишнее звено — власть ? Ненависть преобразовалась в любовь, а любовь — в свет, на который летел Каргин, как некогда летели на свет лампы под жестяным колпаком в мамедкулийском саду Порфирия Диевича ночные бабочки и рогатые жуки-носороги.

Он не знал, зачем его любовь Родине и народу.

Как много лет назад маленький Дима не знал, зачем приходят по вечерам к Порфирию Диевичу Пал Семеныч, Зиновий Карлович, Жорка и играют до поздней ночи за столом в саду под лампой в карты.

Начинали вечером, когда с гор тянуло прохладой, а на небе появлялись первые звезды. Они светили неуверенно, как свечи на сквозняке. Солнце к этому времени успевало опуститься в море, и море превращалось в зеленое светящееся зеркало. В атмосфере устанавливалась голографическая объемность. Последний багровый луч отражался от зеленого зеркала вод, летел над крышами Мамедкули, растворяясь в тишине песков, садов и виноградников.

«Самое время сдавать карты», — произнес, провожая глазами летящий луч, Зиновий Карлович — директор торговой базы, давний друг Порфирия Диевича.

Он аккуратно повесил пиджак и брюки на предусмотрительно установленную возле стола Патылёй рогатую вешалку. За игрой Зиновий Карлович обычно оставался в длинных сатиновых трусах с заправленным под резинку носовым платком и в сетчатой майке, продуваемой вечерним ветерком. Когда окончательно темнело и над столом включалась лампа под жестяным колпаком, вешалка отбрасывала пугающую тень. Диме казалось, что это чугунный Мефистофель спустился с тумбочки посмотреть, как идет игра.