Юрий Козлов - Враждебный портной

Каргин не желал смотреться в это зеркало. В так называемой перестройке, разгроме ГКЧП, распаде СССР он, как и большинство советских граждан, увидел попытку разбить опостылевшее зеркало, с мазохистским удовольствием следил, как летели в него камни.

Зеркало разбили.

Осколки растащили.

Смотреться стало не во что.

Перестав быть советской и не став русской, Россия сделалась такой, какой только и могла сделаться страна с никаким народом, а именно — первобытно-рыночной . Каргин довольно быстро понял суть первобытно-рыночного уклада жизни. Он не был предназначен для решения насущных проблем страны, народа, общества . Поэтому он не нуждался в стране, народе, обществе как в совокупности людей, осознающих свои интересы. Напротив, был им люто (неприлично для просвещенного двадцать первого века) враждебен. Зато первобытно-рыночный уклад легко решал любые проблемы отдельно взятого ( никакого ) человека при наличии у того необходимых для этого денег. Но эти проблемы не имели никакого отношения к тому, что все еще по привычке называлось страной, народом, обществом, и решались практически всегда им во вред и исключительно за их счет. России как страны, русских как народа на территории в одну восьмую части суши уже не было. Как не было на ней и способного не то чтобы отстаивать, но просто осознавать собственные жизненные интересы общества. Бесхозное (выморочное?) имущество — таков был неназываемый статус территории. Безотносительно к тому, что говорили с трибун и на пресс-конференциях о великой России фантомные правители — те самые отдельно взятые, давно решившие все свои проблемы за ее счет, никакие люди. Теоретически территорию еще можно было спасти, залив разлагающуюся поверхность революционным раствором АСД . Но кому захочется, даже ради грядущего выздоровления, жить в этой вони — рубить, засучив по-петровски рукава, головы жуликам и ворам, восстанавливать дороги и линии электропередачи, заново зажигать лампочки Ильича, корчевать и засевать заброшенные поля, запускать развалившиеся, проржавевшие заводы?

Хотя (опять же теоретически) такие люди в стране еще были. Каргин и прежде задумывался, почему те, кто громче всех кричал о свободе, демократии и гласности, ходили на митинги с транспарантами « Долой КПСС !» , не пропускали трансляций со съездов народных депутатов, тряслись от ненависти к коммунякам, остались в новой жизни в подавляющем большинстве у разбитого корыта и с голой задницей ? Те же, кому с самого начала не нравились Горбачев и Ельцин, кто до последнего носил в карманах партбилеты и не осчастливил своим присутствием ни одного демократического собрания, довольно быстро оказались в новой жизни при делах . Даже во времена Гайдара и Чубайса, когда имущество страны ставилось на поток . Перемены легки, как воздух, думал Каргин. Жизнь тяжела, как мать сыра земля . Первые были на стороне перемен, вторые — жизни . Ветер легко унес одних, но не смог оторвать от земли других. Облегченный разум носится над землей, как пыль; разум тяжелый стоит как врытый в землю (в истину) столб. Пусть даже земля (истина) горька и ничего не родит. Есть, есть люди, думал он, не до конца отравленные первобытно-рыночными отношениями. Среди никаких редко, но встречаются какие . Пусть у него особняк в Ницце, квартира в Майами, пять «мерседесов» в гараже, но он еще не окончательно потерян для... нашего дела . Мы еще понюхаем АСД!

Жена Порфирия Диевича не успела превратиться в бабушку, сошла с корабля, плывущего к морщинистому, каменистому (в почках и желчном пузыре) берегу старости. Дед доплыл до этого берега и надолго там застрял в одиночестве.

В относительном. Хороший врач, в особенности кожник-венеролог, никогда не бывает одиноким.

Сейчас Каргин плохо помнил женщин, появлявшихся в белом одноэтажном доме на улице Пушкина. В пропахший АСД кабинет к деду, как в Мамедкули, так и позже, в подмосковном Расторгуеве, где его одиночество скрашивала старая такса по имени Груша, приходило множество людей, объединенных общим определением « больные ». Одни женщины, вероятно, относились к этой категории, другие — помогали Порфирию Диевичу по хозяйству. «Должен же кто-то за тобой смотреть, когда я на работе?» — отвечал тот, когда маленький Дима проявлял излишнее любопытство. Дед, хоть и жил один, монахом не был.