Дмитрий Вересов - Невский проспект

– Ты посмотри вот на это, – возмущался Федор Матвеевич, потрясая в воздухе какой-то книжкой в мягкой обложке, позаимствованной у недоумевающей Зои. – Разве это книга?! Это фикция, молодой человек, и ничего больше. Так можно издавать только современную литературу, которой еще предстоит пройти испытание временем и которая пока прекрасно стерпит подобное обращение. Но Чехов, Достоевский, Мопассан достойны лучшего.

– Да, – соглашался ученик, – но зато такие издания дешевы и доступны.

– Боже мой, Саша, мы же не в разруху живем! Человек, который хочет иметь книгу в подлинном смысле этого слова, может разориться на лишний полтинник!

Акентьев на это возражал, что при ограниченном ассортименте книжных магазинов выбирать этому человеку особенно не приходится, а сдавать макулатуру в обмен на вожделенные тома не у всякого хватит терпения и сил.

«Большой флорентийский бестиарий», приковавший внимание Переплета в его первый визит, давно уже отправился к заказчику, но попадались не менее интересные вещи. Акентьев и не подозревал, сколько раритетов хранится в частных собраниях ленинградцев, несмотря на все несчастья, выпавшие на долю города в двадцатом веке – на революцию и блокаду. Библиотека Акентьева-старшего могла похвастаться настоящими библиографическими редкостями, но тем не менее при виде книг, что появлялись в мастерской, у Переплета захватывало дух.

«Инстинкт и нравы насекомых» Фабра, первый том. Издание Адольфа Маркса, 1906 год. А вот и раззолоченная «Мужчина и женщина», в точности такая же, как и та, что украшала книжную полку Васисуалия Лоханкина. «Ответ генерал-майора Болтина на письмо Князя Щербатова, сочинителя Русской истории». «Ответ на письмо», изданный в 1789 го-ду, представлял собой томик в кожаном переплете, пострадавшем от огня, – похоже, кто-то использовал его в качестве подставки для чайника. Все это было исправимо – даже испорченные, казалось, безвозвратно страницы можно было скопировать с помощью ризографа, к которому у Федора Матвеевича был доступ. Такой копией подменяли оригинал, если владелец давал согласие, что бывало далеко не всегда.

– Ибо новодел, – пояснял Федор Матвеевич, – это, Сашенька, всегда новодел, даже самый искусный!

Помимо книг в мастерскую поступали рукописи, которым никогда не суждено было превратиться в полноценные издания. Либо по причине бездарности авторов, либо потому, что тематика их произведений не отвечала духу времени, курсу партии и нуждам трудового народа. Авторы-чудаки не сдавались и желали снабдить переплетом собственные творения, часто даже не отпечатанные, а написанные от руки на тонкой, закручивающейся бумаге.

Теперь Переплету часто на ум приходил покойный Невский и, как всегда, некстати. Приходил в связи с Женькиной матерью – библиотечной крысой, с которой Саша совсем недавно столкнулся случайно. Или не случайно. И сразу в памяти воскресал тот выпускной вечер, о котором его однокашники предпочитали не вспоминать. Невский, Невский!

Вспоминал Переплет, как мать Женьки бросилась тогда, на выпускном, прочь и рухнула в обморок прямо на улице. Никто потом не удивлялся – думали, что это из-за Невского, который примерно в то же самое время покончил с собой. Только Акентьев прекрасно помнил, что об исчезновении Женьки стало известно позднее. И было что-то очень странное не только в поведении Флоры Алексеевны, но и в сдержанно смущенной реакции Акентьева-старшего. Тайны, загадки! Акентьев сам любил напускать таинственность, особенно там, где это сулило выгоду, но не любил, когда загадки задавали ему. Да и времени на эти загадки не было!

Пришел Григорьев, недоумевал по поводу отсутствия энтузиазма в деле с зарубежной эстрадой. Мял в толстых пальцах первую книгу, вышедшую из рук лично Переплета и занявшую почетное место в его доме. Это был отпечатанный на машинке сборник стихов, автор которых презентовал его Акентьеву в признательность за помощь. Стихи были прескверные, но дело не в них. Книга означала для Переплета новую ступень – он овладел профессией, и пусть она не отвечала его прежним высоким запросам, все равно это был несомненный прогресс по сравнению с тем, чем он занимался в «Аленушке».

– Ты с дуба рухнул?! – спросил Дрюня, понимавший, что идея с эстрадными текстами оказалась под угрозой. – На кой тебе все это? А как же наши планы?

– Спокойно, одно другому не мешает, – отбояривался поначалу Переплет, хотя уже точно знал, что заниматься песнями не будет.