Дмитрий Вересов - Невский проспект

– Как это не помнит?! – всерьез стал спорить он. – Ты мне, меломану со стажем, мозги паришь?! Да я принесу новый альбом – вы же настоящей музыки и не слышали.

– Не надо! – попросила она. – Это же для детишек малолетних.

– Кто бы говорил, твой Эминем вообще для десятилетних пишет!

– Слушайте, давайте забьем на эти домашние посиделки, – завел свою собственную музыку Губкин. – Пойдем в клуб!

Предложение было отвергнуто по причине финансовой несостоятельности большинства присутствующих.

– Да, денег нет! – Губкин цитировал Остапа Бендера. – Нет этих маленьких бумажек, кои я так люблю! А может, мадам Ратнер нас спонсирует?

– Я тебе что – миллионерша?! – возмутилась Саша. – Я понимаю, тебе очень хочется посмотреть стриптиз!

– Нет там никакого стриптиза! – запротестовал он.

– Да у тебя все написано на твоей прыщавой физиономии!

– Попрошу прыщики мои не обижать! Сначала свои заведи, а потом и критикуй. И вообще, какая связь между моей физиономией и стриптизом?

– Я бы объяснила, да ты не поймешь – маленький еще!

Этой ночью Симе снился Володя Вертлиб, который читал стихи под сенью какого-то здания, может быть, даже построенного по его, Володиному, проекту где-то в другой реальности. Здание отбрасывало четкую тень, и все было вокруг ровного цвета, как на картинах Кирико.

Сима проснулась в слезах. Хорошо, что мать не услышала. А ведь бывало – она спешила к ней среди ночи, чтобы разбудить и успокоить.

– А он тебя не звал? – обеспокоилась Саня – они ехали вместе к ней на Петроградскую. Сане нужно было перед вечеринкой погулять с собакой.

– Знаешь, – продолжала она, – очень плохо, когда мертвые тебя зовут за собой. У меня бабушка, перед тем как скончалась, рассказывала, что видела дедушку, а он еще в войну погиб. Он позвал ее, и она пошла…

Серафима едва слушала ее, занятая своими мыслями.

– Говорят, души бродят по земле, если были привязаны к кому-то. Они не могут успокоиться. Если человек погиб насильственной смертью, он тоже может бродить по земле неприкаянной тенью, не понимая, что с ним случилось. И с ним можно связаться!

Как все это глупо – крутящиеся тарелочки, стучащие столики…

– Нет, ты послушай! – говорила Саша. – Мне бабушка рассказывала, что во время войны так многие гадали – хотели узнать, как их родные на фронте.

И всегда верно узнавали.

Сима ей верила, но заниматься спиритизмом не собиралась. Ей нужно было другое, совсем другое. Оставалось ощущение, что Володя где-то есть, в каком-то другом слое реальности. Как тот перстень, который она видела, а остальные нет. Правда, Саня тоже его видела, хотя и называет себя материалисткой. Какой тут материализм, к черту?! Чертовщина какая-то, наваждение! Если бы не Саня, она решила бы, что у нее галлюцинации – опухоль мозга или еще бог знает какая ужасная болезнь.

Сима, словно заколдованная, приходила в парк снова и снова. Один раз кольца не оказалось, словно кто-то позаимствовал его на время. Потом оно снова появилось, когда Сима уже решила, что никогда больше его не увидит.

– Что же ты такое?! – спрашивала она кольцо.

Кольцо, разумеется, молчало. Каким бы ни было оно чудесным, но даром речи явно не обладало. Какой, интересно, должен быть голос у такой маленькой вещички?! Наверное, писклявый, как у колобка. «Я здесь, Сима! Тебе не померещилось!»

Камень сверкал в лучах солнца. Металл нисколько не потускнел, хотя столько времени перстень должен был провести на открытом воздухе.

Свободное от занятий время Иванцова проводила в библиотеке, пытаясь найти хоть что-нибудь, что могло подсказать ей ответ. Она знала теперь наизусть имя скульптора – Бенвенуто Альдоджи, но биографические сведения о нем были крайне скудны, да и могла ли жизнь итальянского мастера восемнадцатого века пролить свет на секрет перстня?

Там, в библиотеке, время от времени она видела пожилую печальную женщину с каким-то просветленным лицом, похожим на лица, которые Сима видела на картинах эпохи Ренессанса. Лица святых мучениц. Симу Иванцову поневоле заинтересовала эта женщина. За этими глазами таилась боль, она это почувствовала с такой странной, невероятной ясностью, что хотелось подойти к ней и обнять.

«И я стану такой же», – подумала однажды Сима и испугалась собственных мыслей.

Как-то раз они стояли близко-близко возле одной из книжных полок.

– Флора Алексеевна, – позвал кто-то, и женщина медленно повернулась, словно вырванная из какого-то волшебного сна.