Валерий Волошин - После приказа

— Искуплю, искуплю! — вторил Мацаю Коновал. — Вот увидите, товарищ подполковник!

— Ладно, идите. О моем решении вам объявит старший лейтенант Ломакин. Предостерегаю, чтобы без глупостей! Понятно?!

— Так точно! — хором ответили солдаты, четко, по-уставному развернулись и потопали строевым.

— А вы ответите мне по всей строгости! — налетел Спиваков уже на Ломакина. — Развели, понимаешь, анархию. Наведите порядок! Немедленно! Или вы не чувствуете ответственности?!

Ломакин стоял ни жив, ни мертв. Только шевелил посиневшими пухлыми губами:

— Понял… Я все понял… Есть!

— Но с Мацаем и Коновалом никто из молодых в машины не сядет. Да и вообще никто! — вмешался Куцевалов.

— А это меня не касается, — отрезал Спиваков. — Рассаживайте людей, как хотите. Но чтобы задача была выполнена. А вам, товарищ майор, рекомендую впредь не ставить меня перед фактом, когда уже и времени нет, и обстоятельства не позволяют что-то предпринимать кардинальное. Раньше надо было докладывать, — уколол Спиваков замполита. — Все, вперед!

— Одну минуточку, Павел Павлович! — нагнал Спивакова Ильин. Взяв его под руку, как бы провожая к БТР, полковник вполголоса, но настойчиво сказал командиру полка: — Вы делаете ошибку, Павел Павлович, которая может обернуться для вас плачевно. Я вник в обстановку, она не настолько проста, как вы думаете… И потом, не случайно в нашем обществе преступников или замешанных в неблаговидных деяниях изолируют, даже если идет следствие.

— В моем полку нет преступников, товарищ полковник, — сухо ответил Спиваков, высвобождая локоть, — Извините, — отдал он честь…

Будь я на месте Спивакова, прислушался бы к совету полковника Ильина? Или на месте Куцевалова — смог бы убедить командира полка, что он делает ошибку? Конечно, зная, чем окончится эта история, я мог бы бить кулаком себя в грудь и утверждать, что обязательно прислушался бы, во что бы то ни стало убедил бы!

Ну, а если честно… Окажись вот так, как они, в положении, где острый дефицит времени для размышлений, а горы гремят, люди бедствуют, солдаты конфликтуют, — не знаю, как бы я поступил. Может, так же или по-другому. Во всяком случае, и я, и подчиненные мои были бы глубоко убеждены в моей правоте.

В чем тут дело? Видимо, в сложившемся стереотипе: командир — непогрешим, замполит — заступник и опора командирской непогрешимости. Отсюда возникает некий должностной феномен; если сказал я, командир, что это — черное, то так и есть, черное. Хотя оно совсем белое… Но командир сказал: «Люминь», значит, «люминь», и баста! И я, уже в роли замполита, если не сумел вовремя растолковать командиру о действительном содержании данного вещества, буду первым гнать из «люминя» чистую монету. И внешне она заблестит, отливая серебром. А в микроскоп на нее глянешь — нет, не тот материал, дурим, сами не зная кого, а главное, для чего?

Хотя, в принципе, знаем и кого, и для чего. Ибо существует еще один стереотип, от которого в лексиконе командира наряду с его зачастую врожденным грубоватым фольклором довольно часто звучит слово «запрещается». А в патетической речи замполита — крылатые выражения: «проявим инициативу в дозволенных рамках», «в обязательном порядке исполним предписанное», «установку приведем в действие»… Этот консервант строго регламентирован приказами, директивами, указаниями, рекомендациями и т. д. от самых верхних командных и политических ярусов до низших. Ничего, конечно, в нем плохого нет, ибо в каждом документе есть опыт прошлого, иа котором создается настоящее и будущее — армия испокон веков сильна установленным порядком, где все расписано по полочкам, и дисциплиной. Но так как, с одной стороны, у командира и политработника существует догма непогрешимости, с другой — предписанные законы, а с третьей — реальная жизнь, бурлящая, кипящая и не влезающая порой в рамки директив, то получается, что в одном командире как бы собраны воедино трое: безгрешник, закованный установками педант-перестраховщик (бюрократ) и лавирующий между реальностью и чужим повелением отчаянный канатоходец или горнолыжник. И в одном замполите тоже трое; щит для безгрешника, цепь для бюрократа-перестраховщика, шест и шлем для канатоходца — горнолыжника. Вес они, как лебедь, рак и щука. И надо быть очень искусным наездником, чтобы хоть сносно доехать на них до следующей должностной остановки, где прикручивают на погон очередную звезду.