Валерий Волошин - После приказа

— Ох, и духота же здесь, — прохрипел он, вытирая ладонью взмокший лоб. В это время с улицы прозвучала команда, и Антонов с облегчением выскочил вон.

Сколько же мне лет?.. Ну, допустим, пятнадцать. Хотя иной скажет: ничего себе ребенок. Да я в пятнадцать лет… И начнет мозги пудрить. Даже если и все было на самом деле: и вкалывал он по три смены, и покорял синие дали, и партизанил, и на фронт удирал, «сыном полка» ходил в разведку, и юнгой давал курс кораблю, и… — мне лично от этого ни холодно, ни жарко. У меня свои пятнадцать. И я — ребенок! Так, по крайней мере, думают мои предки, педагоги, участковый, когда выговаривает билетерше за то, что она впустила меня в кинозал на фильм, на который до шестнадцати не допускаются…

Я вчера с дружком у Верки Ласкиной из 9-го «Б», пока ее мама с отчимом в Суздаль укатили древним зодчеством любоваться, по видику смотрел — во-о шик! После еще одна пришла, соседка Веркина, и мы цирк устроили!.. А то кино… Дети до шестнадцати… Умора!..

Геня из шестого подъезда отчебучил: кокнул любимца-кота Катьки Императрицы — нашей школьной директрисы. На сиамского красавца, совершающего свой моцион среди мелких кустиков около детской площадки, где Императрица с важным видом сеяла зерна «ума-разума» мамашам (хотя сама никогда деток не имела), Геня набросил рваный мешок, который раскопал где-то на мусорке. Тот и пискнуть не успел, как оказался в «темном царстве», только задними лапами эдак брык-брык, норовя впиться в «тигролова» коготками. Генька его скальпелем вжик меж ног. «Живодер!» — орала Императрица, держась за сердце. Мамаши похватали своих «грызунов» и глазки им закрыли ладошками. А Геньке хоть бы хны:

— Ишь, испужались! — осклабился он.

Генька твердо решил в Афганистане служить. Нас вызывали в военкомат на приписку, он с порога заявил; «Желаю духов колошматить!» Мы тоже были не прочь. Потом как-то поостыли: целый день прооколачивались в коридорах, а раздевалка закрыта, пальто не забрать, чтобы смыться. А без трусов до того неловко ежился на комиссии — три девчонки-медички и секретарша-машинистка посматривали… Меня ни о чем не спрашивали. Майор скептически бросил: «В ракетные… Следующий»…

…А Геньку-живодера вечером Напильник отмолотил — вожак пэтэушной кодлы. Пообещал еще вломить. За кота Катьки Императрицы. Мы втроем (с нами еще Валька Окорок был, толстый такой парень из соседнего подъезда, в спецшколу его папашка на «Волге» возит) возвращались из «комка», хотели кассеты «Сони» для мага по дешевке оторвать. Я у маман выклянчил по этому случаю червонец. У Окорока всегда копейка водится. А Генька увязался за компанию. Идем назад расстроенные, как говорится, из-под носа кассеты увели — шестирублевки. Ведь достались бы нам — сэкономили бы, еще бы в «Каскаде» за коктейлем покайфовали. А так жди у моря погоды, когда снова на прилавок дефицитик выбросят. Во дворе на скамейке Напильник папироску раскуривал. Уже стемнело, вокруг ни души.

— Вот кто мне нужон. Ну-ка, подь сюда! — окликнул он нас.

Мы топтались в нерешительности. «Убежать или подойти? — возникла у меня сначала мыслишка. — Лучше подойти, с Напильником шутки плохи», — сделал я первым шаг. Остальные за мной.

Напильник был сильно под «банкой». Раскачиваясь, он поднялся и пошел нам навстречу. Начал ругаться, зло сплевывая:

— Ну ты, мурло, знаешь сколько бабок за сиамского нынче платят? — наступал он на Геньку, у которого как-то сразу застыла в жилах кровушка. Ибо белым он стал как смерть. Хотя повыше Напильника ростом, а уж о силе и говорить не приходится — иногда грузчиком в овощной палатке подрабатывает, мешки и ящики таскает тики-так.

— К-котяра-т-то ведь И-императрицы, — стал заикаться Генька.

— Да хоть Мурлин Мурло! Я тебе счас кишки вспорю, — брызгал слюной Напильник. Он, оказывается, на кота давно глаз положил, намереваясь его слямзить и оттащить на Птичий рынок. — Пла-атите! Возмещайте бабки, балбесы великовозрастные, — потребовал он от всех нас троих.

Мы с Окороком начали было отпираться, мол, к кастрации кота никакого отношения не имеем. Но Напильник двинул Вальке по шее и сразу вразумил, что молчаливый свидетель зла такое же дерьмо, как и его вершитель. Валька тут же достал из кармана пухлой рукой портмоне и отстегнул Напильнику «чирик». Пришлось и мне расстаться с червонцем — ничего, матери скажу, что отдал за кассету, завтра, скажу, приятель принесет, а сейчас — жизнь дороже. У Геньки денег, естественно, не оказалось. Напильник бил его ребром ладони, как видавший виды десантник, который колет ею надвое кирпичи в телепередаче «Служу Советскому Союзу». Гнался он за Генькой до самого подъезда, но не догнал: все же был сильно под «банкой». А мы стояли истуканами. Вернувшись к нам, тяжело дыша и отхаркиваясь, Напильник грозно прорычал: