ЮРИЙ СБИТНЕВ - ВНЕ ЗАКОНА

Завьюжило. Ветер шел валом с севера, продувая насквозь вершинный ельник. Деревья гудели, упружисто гнулись. Зверь попрятался, схоронилась птица, и только колкие свей снега метались меж стволов, то припадая к земле, то взмывая к белому, низкому небу.

Утро поднялось в багряных отсветах слепого солнца. Метель улеглась.

Кеша сбегал к истоку Лебяжьей. Там, где из-под известкового валуна, чуть паря и буровя снег, выбивался живец, задержался ненадолго. Вытащил из-за пазухи четвертинку водки, теплую лепешку (пек ее еще до свету, укрепив на струганках подле огня), луковицу и соль. Закуску Кеша разложил на камне, водку медленно вылил в родник и, не оглядываясь, поспешно ушел прочь.

Так каждый раз, начиная сезон, поступали его предки. Так поступает он. Для чего – и сам не знает, но соблюдает обряд свято и таинственно.

Случается и так: бывалый таежник приведет компанию любителей-охотников на место. Сидят, спорят, где кому охотиться. Наставляет их таежник, объясняет терпеливо, что к чему. Потом забалагурят, заспорят за чаем перед уходом в тайгу. Глядь, а наставника-то и нет. Был, вот только что сидел напротив, чай тянул, покряхтывал. И нет. Как растаял. Когда ушел, никто не заметил. Ни ружья его, ни котомки, ни лыж, ну чисто под землю провалился!

Никто не должен видеть, как уходит охотник на промысел. Обычай такой древний – хранят его охотники.

Кеше сразу же пофартило: до вечера снял трех соболей. Все три баргузины. Недалеко бегал, на ночевку в землянку вернулся.

Сидит довольный у огня. Хлебово варит, шкурки в порядок приводит. Собаки замаялись: снег глубокий, рыхлый, кулемить по нему тяжело. Мокрые, притомились, сунули морды в лапы, спят, похрапывают. Кеша дымит трубкой, тянет в полушепот песню:

Чо затуманилась, зоренька ясная, Пала на землю росой?

Чо закручинилась, девица красная, Очи затмились слезой?…

Поет Кеша долго, пока готовится варево – пшенный кулеш с куропаткой. Ест он молча, сосредоточенно, уважая пищу, аккуратно и чисто обирая каждую косточку. Бурак и Соболь отужинали быстро, жадно и снова засвистели носами, прижавшись к голым ступням хозяина. В землянке пол густо покрыт лапником, и свежий запах его перебивает парной дух мокрой лопатины, что развешана над каменкой. Зимние ночи длинны, и, пока горит светец, воткнутый в стену над изголовьем, Кеша будет медленно шевелить губами, читая книгу. Читает Кеша много. По весне боцман Иван каждый раз привозит добрых два пуда газет, журналов и книжек, зачитанных зверобоями до «березового дыма».

Чтение для охотника не забава, не времяпрепровождение. Его память выхватывает из книг все, что в какой-то мере близко сердцу, складу души… Подолгу живя в безлюдье, он умеет очень верно оценить события, живо откликнуться на них.

Нынешней весной капитан «Ольги» три дня гостил у Кеши. И все три дня Кеша расспрашивал его о событиях года, давая им свою, какую-то очень земную, человеческую оценку.

– У тебя что здесь, своя радиостанция, что ли? – спросил капитан.

– Зачем? Я нить свою не теряю. От встречи к встрече. Вот ты мне, паря, сейчас новостей по маковку накалякал. Я их год додумывать буду. А насчет станции – дело хорошее. Привезли бы мне, однако, радиво.

Приемник капитан обещал достать. Такой, что можно и на охоту носить, а батареи – как патроны в патронташе.

– Полупроводниковый, – заметил Кеша, и капитан открыл рот.

– Слушай, медведь дремучий, а ты, случаем, не шпион ли?

– Мериканский, – загоготал Кеша. – У меня, паря, тут ракетная база. – И вдруг задурил, начал косноязычить, прикидываться.

– Что за человек?! – покачал головой капитан. – Ты на материк-то когда отбывать собираешься?

– Повременим. И тут дела много, – отмахнулся Кеша.

– Чудной он какой-то, блаженный, – возвращаясь на «Ольгу», сказал боцману капитан.

Боцман промолчал.

…Светец догорел, и Кеша заложил книгу в голова. Зимовье погрузилось в полумрак. Тягучим, жарким цветом отсвечивали уголья в каменке, гудела над крышей тайга, похрапывали собаки, и ухало где-то в подножиях Высокой море, сотрясая землю.

Над островами в промерзшем до синих звезд небе медленно проплыл огонек. Там, в мире стрекочущих стрелок, светящихся циферблатов, умных механизмов, в мире радиоволн и скоростей, человек вел самолет, и сердце его отстукивало время так же, как и сердце засыпающего на еловом лапнике охотника.

…Кеша проснулся затемно. Землянка порядком застыла, но от хитроумно сложенной каменки еще тянуло слабым теплом. Охотник прислушался. Ветер дул ровно, без порывов. Он широко проходил по верхам елей, не усиливаясь и не ослабевая. Шум тайги был похож на ровное гудение в трубе русской печи.