Григорий Тисецкий: Я...

Иногда из-за туч выглядывало солнце, и свой зоркий взгляд опрокидывало на землю, напоминая глаз, внимательно смотрящий в замочную скважину. Внимательно и боязливо… Лучи света, падая на лужи, отражались — и Вера щурилась. Когда это происходило, Верино лицо не казалось уже таким красивым и безупречно сложенным. Но как только светило, уставшее за миллионы лет, на несколько минут зажмуривалось, всё возвращалось на свои места: прекрасные губы вновь наполнялись своим «красным» очарованием, морщинки исчезали, хрусталики впитывали цвета приходящего лета. Словом, распускался после ночной паузы цветок. Божественной красоты цветок, чудо природы.

«Смотрите, вот она перед вами, истинная и прекрасная!», — свистел ветер, развивающий длинные волосы. Он кружил воздушные потоки, играл с Вериным пальто, желал получить поцелуй, но, не дождавшись, сам вручил его теплым губам. Вера закрыла лицо руками — ей стало холодно.

«Почему ветер обдувает только моё лицо? Ведь на улице много людей, но их он не трогает, — подумала Вера и в её душе образовалась неприятная тягучая обида, — Мне не везёт буквально во всём. Это потому, что я слишком много требую от жизни. Требую понимания, счастья, порой безумия…».

Красота привлекла стихию, но Вера не заметила этого. Ветер, разозлённый безразличием к его чувствам, непонимающий обид, подарил Вериной щеке лёгкую, но решительную пощечину, отчего лицо девушки покраснело. Вера чуть было не заплакала.

Солнце отогрело надежду — Вере стало на секунду спокойнее. Через секунду, когда небесный глаз был закрыт телом неуклюжей тучи, в юной голове родилась мысль: «Ужасная погода! Ужасная, как и вся моя жизнь». Но неужели жизнь Веры столь ужасна? Ни мыши в норах, ни люди в домах не могли точно ответить на этот вопрос. Их наблюдательность сводилась к другим персонам.

Девушку грыз пессимизм…

Разве борьба солнца и туч, музыка весны и появляющихся листьев, не могли родить в её душе что-то оптимистическое? Почему всё это не пробуждало у неё светлых чувств? Вера хотела получить их, но мешал страх.

Девушка страдала…

Почки давно уже пробились, природа пробудилась. И, может быть, пробудилось бы Верино спокойствие, если бы не эта сегодняшняя погода, действующая на нервы и туберкулез, разрывающий мечты на части…

Мама говорила, что нужно молиться, ведь бог страдал за Веру и её душу. Но и Вера страдала. За что или за кого? За бога? За людей? Было в неё что-то от мессии… Через её красивые губы маленькой струйкой пробивался страх. Естественный и вынужденный страх, не описанный в скрижалях Моисея. «Господи, ты страдал также, когда в последний раз прогуливался по саду? Когда в последний раз вдыхал аромат сквозь сомкнувшиеся на ночь лепестки…».

«Была мечта… Вот и нет мечты — Вера подвела итог своей прогулки Растворилась в лужах… Да и вовсе была ли?..». Невыносимо хотелось заплакать… По щеке покатилась слеза…

Солнце стыдливо подморгнуло деревьям, чуть пощекотав ещё не обсохшие листья. А ветер, шаловливый ветер, утёр Верины слёзы платком надежды.

— Всё хорошо… Всё будет хорошо, глупышка — сказал он и Вера почувствовала, что это тёплый ветер.

— Правда?

— Правда… В конце концов сейчас весна… Слышишь, как благоговейно шумят деревья?..

— Слышу…

Вера прислушивалась к этому шуму, всё лучше чувствуя тепло… Был он по матерински близким, этот шёпот вселенной…

Два часа прошло с тех пор, как Одиссей с частью команды отправился на разведку. Уж тысячи волн разбились во множество капель за это время, уж десятки птиц прокричали что-то неразборчивое для человеческого уха, уж сотни рыб заглотнули сотни пузырьков кислорода. Два часа… Проскрипели корабельные доски, проскрипели кости старого Фенилая. На палубе встал Дартий. Что-то проскрипело в сердце… У чувственного Дартия часто отчего-то поскрипывало сердце — он знал, что такое скрип… Беззаботно неслись облака; Эфир нашёптывал загадки полусонным грекам; вняв мелодиям моря, скрипел в такт с досками качающий кровь орган. «У, божественное спокойствие! Часы спокойствия. Часы оживляющей музыки…», — разносилось по воздуху. «Ха, и некому упрекнуть Дартия в безделице», — плясало в глазах моряка. Люди, оставшиеся приглядывать за кораблём, тайком взглянувшие в карие глаза, в два счёта прочитывали это настроение. Какой-то грек, решивший взять на время роль капитана, хотел, было по въевшейся привычке невзначай упрекнуть несчастного, но воздержался, вспомнив об обязательстве отдраить палубу. Да и разве он особенно желал сделать это? Нет.