Сергей Алексеев: Дульсинея Тунгусская

– Хе! Где ж… эта… как ее, фу… Поля, а? – Димка упер глаза на Пустынника, потом на Каретина. – Куда ее спрятали, м-м?

Затихло на секунду застолье, прислушалось.

– А! Которую Каретин подобрал? – Пустынник поднял голову, тяжело покрутил непослушными глазами. – Хо-хо! Заберусь я, однако, к ней сегодня, а, Димка?

Разгулялись мужики. Трудный сезон был, да всему приходит конец. А коли пришел конец – тут и выпить можно, погулять от души. Завтра-то в город, начало завтра…

Каретин подошел к мокрой провисшей палатке Полины. Перед глазами расплывалась, качалась земля. Постучал по крыше, тихо постучал.

– Можно к тебе?

– Заходи.

– Поля!

– Что, Виктор Ильич?

– Может, хватит тебе дурью маяться?

– Зачем же грубишь? – голос пуст, а лица Полины не видать: темнеет.

– Ты знаешь, что про тебя там мужики говорят? Дождешься на свою голову…

– Ну давай дальше.

– Полечка! Помнишь, я помог тебе тогда? Ну помоги же и ты мне!

– Помню. Но я не обязана, понимаешь? Если ты мне помог тогда не упасть, подобрал, как говорят, это не значит, что я обязана…

– Поля, я прошу тебя!

– Теперь просишь. Сначала угрожал. Осталось схватить и…

– Пойми же ты, я люблю тебя. А он поиграет тобой и бросит.

– Ты так думаешь? А если мы поженимся и уедем в Красноярск?

– Глупая ты!

Замолк Каретин, словно задохнулся. Примолкли и в палатке мужики. Почудилось Полине, закричал кто-то в тайге. Почудилось или правда ее зовут? Нет, ветер, кажется, с антенной играет.

– К нему пойдешь? – пошевелился Каретин, передернул плечами.

– Пойду, – ответила Поля.

– Поля, последнее слово. Стань моей женой, слышишь? Я все сделаю для тебя, все, что захочешь. Ну? К матери уедем, в Молдавию.

– Спасибо тебе, Витя, спасибо, родной мой, не могу. Извини, если можешь. Не буду я с тобой никогда, – слова захлебываются, не хотят звучать. – Пойду я скоро, может быть, насовсем… к нему…

Холодно на Подкаменной Тунгуске. Холодно живому человеку в пустой палатке. Сумерки, пустое небо, и, кажется, скоро пойдет снег. Застывшая стоит тайга, ждет зимы. Что это? Луна появилась? Нет. Уставшее зрение в темноте всегда так обманывает: блеснуло что-то, приглядишься – нет ничего.

«Может быть, и не придет совсем?.. Холодно… Идти самой? Надо идти. Далеко… – Полина набросила влажную фуфайку. Стало еще холодней. – Темно, ветер. Мужики шумят. Там тепло. Там печка топится… А что? А если не ждать? Не идти? Распахнуть сейчас вход их палатки, остановиться на пороге, зашумят, руками потянутся. Каретин обрадуется. А может, разозлится, зачем, скажет, пришла?.. А если все-таки пойти? Лучше там, чем замерзать под сырой фуфайкой и ждать неизвестно чего? Не придет ведь он! Каретин прав… Нет-нет! Что я говорю?!»

Она выбежала из палатки. Тайга ждет снега. Ох как надо снега! Чернота вокруг уже невыносима… Что это опять впереди? Голоса, много голосов, кони, слышно, камни под копытами стучат? Он? Почудилось…

Устали глаза всматриваться. Тьма пульсирует, а в темном небе что-то шелестит, опускается на землю. Руку протянешь – пусто. Тишина. Вспомнила Полина, как белой ночью они с Борисом сидели на курумнике. Тепло от камней, от мерцающего закатом неба… Вспомнила, улыбнулась, напряжение исчезло, словно скинула она тяжелую ношу и теперь расслабилась каждая мышца и каждая мысль. «Ждать! – обрадованно решила она. – Он обязательно придет! Ведь это просто – ждать!» Кажется, тайга ласковей стала, когда высвободившийся из тяжелых туч снег зашуршал в потеплевшем воздухе.

– Дульсинея-я-я!

Голос путается и тонет в ватных хлопьях…