Сергей Алексеев - Когда боги спят

— Да какая же это помощь? Знал бы, не поехал!

— Меня юродивый старец на это подвиг. Не тебе был знак — мне. Пора грязь из души выскребать…

— Я тебя не узнаю, Зоя!

— Скоро и вовсе не узнаешь. Так что больше не приезжай. На работе скажи, приеду — уволюсь. Уговорила матушку взять, я ведь еще от мира не освободилась. Мне с сестрами три года жить нельзя, так она меня в стенную башенку пустила…

Он не знал, о чем говорить, стоял и смотрел на нее, пока не нащупал в кармане пальто лампадку.

— Это тебе, — сказал, протягивая сову на ладони, будто игрушку ребенку.

Снегурка глянула искоса, мельком и оценила эту вещицу, но опустила глаза.

— Роскошь это… Нельзя.

— Лампадка из монастыря, где был самый строгий устав. Какая же это роскошь?

— Она красивая. А что красиво — мне не полагается, отвлекать будет…

Тем временем краснолицая послушница прикатила пустую тележку и уставилась на Зубатого. Снегурка взяла вилы, шепнула — прощай (или почудилось?) и стала метать навоз…

Несколько дней Зубатый никого, кроме Хамзата, не впускал, не отвечал на звонки — отлеживался, будто после тяжелой болезни. Он физически чувствовал, как вместе со Снегуркой отламывается старая жизнь — комсомольская юность, которую он отлично знал изнутри, не идеализировал, однако вспоминал с теплотой, как вспоминают молодость. И вместе с тем его не покидало ощущение, что и эта, существующая жизнь, тоже отваливается, как короста с незаживающей язвы — нарастает и снова отваливается…

— Я слишком поздно родился, чтобы жить с вами, люди…

По ночам ему вдруг хотелось гостей и звонков, но никто не приходил, и телефон молчал. Он давно знал: настоящих друзей у него нет, а те, что были, изуродовались лихим временем и поддерживали отношения, когда он был при власти, чтобы приходить и что-нибудь клянчить. Теперь вместе со Снегуркой ушло в монастырь его собственное чувство дружбы, и он понимал, что никто не придет.

Он вспоминал об охоте, начинал собираться, открывал сейф, выкладывал карабины, двустволки, боеприпасы, доставал подарочный пистолет и играл с ним, как мальчишка. Играл и думал о смерти. Близость оружия и возможности легко уйти из жизни в какой-то момент становилось очарованием. Он контролировал каждое свое движение и мысль, не поддавался этим чарам, но в такие мгновения совершенно отчетливо понимал, что испытывал Саша перед последним полетом.

Пистолет был не заряжен, магазин оставался в кулаке, а ствол у виска не холодил, не смотрел черным глазом, и в него, как в черную дыру, не улетала жизнь, как писали в книжках — просто ощущался ствол, и всякий раз почему-то перед глазами возникала одна и та же картинка — тракторная телега, отъезжающая от кладбища, и машущий ему Ромка. Если тебе еще машет хоть один человек в мире, тем паче, ребенок, то жить, пожалуй, стоит.

Зубатый убирал оружие с чувством отвращения и запоздалого стыда, отплевывался от мига слабости, звонил Маше, болтал с ней как ни в чем не бывало, но следующей ночью все повторялось. Снегурка, этот верный товарищ, как наваждение, стояла перед глазами с вилами в руках и чистила навоз в коровнике.

После третьей ночной игры он спустил ключи от сейфа в унитаз и сразу же успокоился. На утро приехал Хамзат, чем-то озабоченный и понурый: начальник охраны зря время не терял, по собственной инициативе вел глубокую разведку, анализировал происходящие события и конкретные ситуации, считая своим долгом доложить, что делается в мире.

— Зашевелились, — на этот раз сообщил он. — Все пришло в движение.

— Что пришло?

— Помнишь, прокурор на охоту приезжал? Сначала отскочил от тебя, добро забыл — тут приехал.

— Прокурор у нас слишком прямой и честный человек, чтоб заниматься интригами.

— Не говори так. Человек всегда темный, глубокий, дна сам достать не может. Что там у него — не знает.

Зубатый вспомнил Снегурку и внутренне согласился. Хамзат это увидел.

— А теперь встречи ищет Шишка (так звали за глаза начальника департамента здравоохранения). Вокруг меня ходит, трется — скажи, где Зубатый? Надо встретиться. Я сделал, что он просил… Сам подумай, почему все они стали угождать? Из кожи лезут — хотят помочь.

— Да Шишкин всегда такой был, семь пятниц на неделе…

— Ай, не говори! Шишкин знает, кому лизать, когда лизать, сколько лизать.

— Когда будет инаугурация?

— Неизвестно. Один говорит такой срок, другой — такой. Так что делать с Шишкой? Очень просит к телу пустить, меня за штаны хватает. Важно, говорит. Если Шишка суетится — все двигается, меняется.