Сергей Алексеев - Когда боги спят

Дочь отправили к мужу в Коуволу чуть ли не насильно, после похорон Саши они с женой ревели с утра до ночи, беспрестанно заводя друг друга, и этот траурный тандем пришлось разорвать на третьи сутки, чтоб не сошли с ума. Возле «горячего» финского парня со слоновьим спокойствием Маше было бы лучше, чем с матерью-неврастеничкой.

— Давай позвоним, — мирно предложил Зубатый и принес из передней телефонную трубку.

— Зачем? Там уже ночь!

— Мне просто хочется поговорить с ней.

— Возможно, Маша уснула. Не нужно будить и напоминать!

— Тогда поговорю с Арвием.

— Ты никогда не разговаривал с ним…

— А сейчас хочу! — не сдержался он: — Ты что, запрещаешь говорить с зятем?

— Не запрещаю, пожалуйста, — Катя уже заводилась на слезы. — Но он не говорит по-русски!

Зять принципиально не учил языка, не понимал ни слова, хотя два года занимался бизнесом в России, и, когда приходил в гости, сидел, как чурка, хлопая остекленевшими глазами. Но оставалось легкое подозрение, что Арвий многое понимает и хитрит, прикидывается, чтобы послушать, как о нем будут говорить в семье Маши, особенно ее высокопоставленный отец, ибо стоило ему открыть рот, как зять начинал прислушиваться.

— Успокойся! — буркнул он. — Звонить не будем.

— Погоди! — спохватилась Катя. — Почему тебе вдруг приспичило звонить? Ты что-нибудь слышал? Знаешь?

У него уже не было настроения рассказывать ей о ненормальной старухе, хотя на мгновение захотелось поделиться с женой и обсудить, почему совершенно незнакомый человек бросил ему малопонятные и страшные обвинения.

— Ничего я не слышал, — отмахнулся Зубатый. — Пойдем ужинать, выпьем по рюмке…

— Толя, ты что-то не договариваешь! О чем ты хотел говорить с Машей?

— Да ни о чем!

— Тогда почему спрашиваешь, все ли в порядке? У нее должно что-то случиться?

— Ну с чего ты взяла?! С чего?

Она ответила текстом из какой-то пьесы:

— Материнское сердце не обманешь…

— Сегодня на Серебряной подошла какая-то старуха, — неожиданно для себя признался он. — И напророчила… В общем, все это ерунда.

— Постой, что она напророчила?

— Да она больная, сумасшедшая! Не стоит обращать внимания…

— Заикнулся — досказывай! Что ты скрываешь от меня? О Маше говорила?

— Нам нужно беречь ее…

— От чего?

— Толком не понял. Несла какой-то бред…

— Найди эту старуху и спроси! Неужели не понимаешь, как это важно?

— Хорошо, найду и спрошу! — рассердился он. — Хватит об этом!

— Почему ты на мне срываешь зло? Почему все время кричишь на меня?

Зубатый промолчал, а Катя вновь стала плаксивой и жалкой.

— Я теперь стану думать о твоих словах… Как бы с Машей ничего не случилось.

— Думай! — бросил он, отворяя двери. — Мне уже отсекли правую руку…

У Зубатого язык бы не повернулся впрямую обвинить ее в чем-то или хотя бы высказать претензии, однако он считал жену виновной в том, что произошло, и считал так давно, еще до гибели Саши, когда она втянула сына в театральную богемную жизнь и отняла последнюю возможность пробудить в нем мужской характер. Да, здесь медвежью услугу оказал знаменитый Ал. Михайлов; одной матери вряд ли бы удалось согнуть упрямого, себе на уме, сына, а этот респектабельный, всемогущий барин и органичный актер играючи убедил парня, что у него явный талант лицедея. Просто мужик приехал в провинцию, расслабился, а тут еще встретил свою ученицу, вспомнил что-то из молодости, и ему захотелось побыть немного широким и благородным. Разумеется, Катя цвела и пахла от радости, а Саша сдал карабин и почти перестал разговаривать с отцом, и однажды, когда Зубатый собирался на охоту, открыл дверь к нему в кабинет, понаблюдал, прислонясь к косяку, и обронил фразу, почти скопированную у режиссера:

— Убивать для развлечения — средневековье, папа.

Потом он много раз жалел, что взвинтился и сразу заговорил грубо, по-мужски, полагая, что никто не слышит, но сдержаться не мог, ибо не терпел лицемерия, тем паче зазвучавшего из сыновьих уст.

— Ты мясо ешь? — спросил.

— Да, я плотоядный, — дерзковато признался Саша.

— Значит, кто-то должен убить животное, а ты только есть? Кто-то режет горло, сдирает шкуру, пачкает руки в крови, а ты аккуратненько вилочкой ковыряешь жареную котлету. И остаешься гуманистом? Ты чист и безгрешен?

— Это демагогия, папа.

— Если это демагогия — ешь морковку и траву!

У сына уже тогда была мешанина в голове, хотя он только начал учиться в студий, причем мешанина с ярко выраженным юношеским максимализмом и откровенными атавизмами детства. Когда-то таких называли просто и емко — недоросль.