Сергей Алексеев - Покаяние пророков

Сначала он тихо поразился ее шершавым губам. Влажные и гладкие на вид, они оказались жесткими, напоминали наждачную бумагу. Космач пытался отогнать от себя эти ощущения, однако ловил себя на мысли, что непроизвольно и отстраненно изучает ее, как некий посторонний предмет. И тело у Натальи Сергеевны было неожиданно колючим, кожа будто толченым стеклом посыпана. Космач залавливал в себе чувства, ласкал, гладил его с легким остервенением, которое, видимо, воспринималось как страсть.

И почему-то сам покрывался ознобом.

К тому времени действовал жестокий конфликт со средой , и он относил к нему все, что происходит вокруг, в том числе списал на это и постельную неудачу.

Она же расценила по-своему.

— Мы просто не привыкли друг к другу, — царапал ухо шепот. — Нам надо успокоиться, расслабиться, а потом все произойдет естественно и как бы случайно…

Ничего подобного не произошло, поскольку наутро было похмелье и полное отсутствие вчерашнего очарования. Наталья Сергеевна особенно не навязывалась, перемыла посуду, наказала ждать ее через недельку с результатом и в тот же день уехала поездом в Москву: она не переносила самолетов, и если случалась острая необходимость лететь, после посадки выводили под руки, а то и вовсе вызывали неотложку.

О чем они говорили с Цидиком, осталось в тайне, но она вернулась вдохновленная и, не вдаваясь в подробности, сообщила, что нобелевский лауреат ждет его со всеми материалами.

— Возьми все что есть, — почти приказным тоном говорила она. — Обязательно оригиналы источников. Боярские грамоты, берестяную летопись и послания сонорецких старцев.

Все имеющиеся оригиналы были давно и надежно спрятаны, и вынимать их из тайника он бы не стал ни в коем случае. Первого экземпляра диссертации тоже не было: вскоре после ошеломительного поражения на защите Космач отнес ее на пустырь и стал жечь. Толстый, спрессованный кирпич гореть не хотел, и тогда он стал рвать по листку и кидать в огонь. Третий, последний экземпляр был утерян кем-то из оппонентов, и оставался этот второй, привезенный Натальей Сергеевной. Ничего не меняя, он засунул его в портфель и отправился в столицу.

Академик на самом деле ждал его, но встреча не состоялась по вине Космача или, точнее, обстоятельств, с ним связанных.

Впрочем, как и все остальное, обещанное Натальей Сергеевной…

Сейчас ей некогда было обижаться долго. И она опять отсылала его к Цидику, в Москву.

— Последний рейс в двадцать один час двадцать минут, — объявила уверенно и негромко. — Билет заказан на твое имя.

— Я понимаю, у тебя есть какие-то обязательства перед ним, — заметил Космач. — Но я-то с какой радости помчусь к академику?

— У нас человеческие обязательства!.. Если хочешь, христианские.

В церковь она ходила исправно каждое утро, благо новый храм был от ее дома в двух кварталах, по слухам, молилась истово, соблюдала посты и даже занимала какую-то должность при храме. Рассказывали, однажды притащила священника на кафедру и освятила все аудитории.

Оставался последний аргумент, который был высказан со скрытым злорадством.

— Как ты уже догадалась, мы с боярышней Вавилой Иринеевной вступаем в брак. Мне надо в загс и на свадьбу, свою собственную! А не на похороны.

— Поздравляю, — сказала безрадостно. — Но будь человеком, Космач!

— Поезжай-ка, Ярий Николаевич, — вдруг посоветовала боярышня. — Коль человек перед смертью вспомнил тебя, знать, душа его позвала. Человеку отказать можно, душе его никак нельзя.

— Самолет из-за разницы во времени прилетает в двадцать два часа, — невозмутимо проговорила Наталья Сергеевна. — Обратный билет возьмешь на завтрашнее утро. Ночи академику будет достаточно. А с боярышней твоей ничего не случится. В аэропорту будет встречать машина.

Космач посмотрел на Вавилу.

— Ну, уж если ты посылаешь — так и быть, поеду.

— И не устраивай там ничего такого, — предупредила бывшая ассистентка, что-то заподозрив. — Лишнего не спрашивай, умирает человек… Если только сам начнет… И бороду эту сбрей! Посмотри, на кого похож!

И все-таки Космач не внял совету Натальи Сергеевны, не сбрил бороду и не подстригся — поехал как был, разве что главотяжец поменял на новый, не засаленный, из коричневой кожи. В самолете на него озирались, и это было привычным; если кто-то чуть дольше задерживал взгляд или вовсе откровенно рассматривал, Юрий Николаевич обычно вспушал свою растительность и показывал большой палец.