Сергей Алексеев - Покаяние пророков

Это был крик души.

— Но тебя сразу посадят, и сыновей, и жену… И дочку.

— Я ведь почему к тебе-то и обратился, Юрий Николаевич. — Ириней голову повесил. — Как бы документ получить, чтоб не сидеть? Мне ладно, я стерплю и тюрьму. Жену и дочь жалко…

Пожалуй, лег двадцать уже как старообрядцев оставили в относительном покое. Не расстреливали целыми поселениями за пособничество белобандитам, как было до сороковых, не выкуривали из скитов, сжигая дома и постройки, чтобы провести полную коллективизацию, не гоняли этапами через тайгу, чтобы поседеть в больших деревнях с обязательной ежедневной отметкой в комендатуре. Теперь наказывали весьма скромно, принудработами и штрафами, однако до сих пор власти проявляли неистребимую обиду на толк непишущихся странников, и как только кто из них объявлялся, его препровождали в город, где помещали в спецприемник месяца на два, брили бороду, фотографировали, снимали отпечатки пальцев и устраивали проверку личности, объясняя тем, что беглые зеки часто выдают себя за неписах и получают паспорта на другое имя.

Как над ними издевались и потешались в камерах, можно сравнить лишь с муками адовыми. После всех унижений эти наивные, чистые люди уж и не рады были, что вышли из лесов, но страсти на том не кончались: впереди их ждал неминуемый срок в один год за нарушение паспортного режима.

Путь в мир, впрочем, как некогда и из мира, лежал через неволю и пытки — как раз это обстоятельство и натолкнуло Космача на мысль, которая впоследствии оформилась в некий закон несоразмерности наказания .

Ириней сходил к кедру, под которым трапезничали и прятались от дождя, принес котомку и смущенно добавил:

— Ты не думай, Юрий Николаевич… Я ведь знаю, тебе не даром достанется…

И положил на колени потускневшую золотую братину, опутанную тончайшей и черной от времени и пыли филигранью.

Вещь была древняя, царская и потрясающая по красоте.

— Ничего себе! — без задней мысли изумился Космач, поднимая тяжелый сосуд. Вот это да!.. Откуда у тебя такая штука?

— Дак от Авксентия досталась.

— Какого Авксентия?

— Нашего. Углицкого. Денег у меня нету, так возьми братыню.

— Это что, твой дед?

— Старый дед…

— Неужели ты готов отдать мне такую драгоценность?

— Ну дак денег-то нету…

— Хоть понимаешь, что отдаешь?

— Братыня у нас называется…

— Ириней Илиодорович, да ты с ума сошел! И куда я с ней? На базар?

— А это ты знаешь, ученый…

— Если только покажу кому-нибудь, меня посадят сразу! Или вообще убьют…

— Почему эдак-то? Я ж тебе подарил… Космач сунул братину ему в руки.

— Не искушай меня, Ириней. И объяснять тебе ничего не буду. Забери! И больше никому никогда не показывай!

Тот растерянно помолчал, вздохнул тяжко.

— Дак ты что, Юрий Николаевич, не хочешь жене с дочерью документ выправить? Ну, чтоб в тюрьму-то не посадили?

— Не в том дело! Ты еще в мир не вышел, а уже заразы его где-то нахватался. Вот кто тебя научил дать мне эту братину?

— Гермогешка Литвин сказал. — на глазах увядал Ириней. — Говорит, надо человека найти, кто похлопочет, или самому пойти и чего-нибудь из старого подарить… Я сам дак не могу, а ты ведь не сробел бы…

— Чтоб не сесть и паспорт получить, надо не золото, а метрику, — попытался втолковать Космач. — Были бы у тебя какие-нибудь справки, бумаги с печатями, свидетельства… Вы же сразу идете к нефтеразведчикам в Напас, а гам вы чужие, понимаешь? Там люди все приезжие, временные, горделивые и милиции много, поэтому хватают вас и сажают. Ты же не раз ходил на Енисей, к своим? Вот и зашел бы в воротиловский сельсовет Там председатель из ваших. Договорился бы с ним.

— Не пойду я к нему, отступник. — Ириней направился к угольным ямам. — Многих странников продал…

В тот же день, ближе к вечеру, с лошадью в поводу пришла Вавила. И пока отец с братьями засыпали уголь в мешки, а потом вьючили ими коня, сама подошла к Космачу, сказала тихо, глядя в землю:

— Батюшка с вами отправить хочет, чтоб я училась по-мирскому Будет просить — не бери меня, не соглашайся.

— А если соглашусь и возьму?

— Убегу.

— Учиться не хочешь?

— Хочу, — обронила боярышня, скрывая вздох. — Уж больно мне любопытно, как в миру живут ныне. Вот гляжу на тебя, на жену твою. Вы ведь токмо здесь на нас похожи, а в городе другие… Или вот аэропланы летают высоко, так на крестики похожи, а коль на земле увидишь, может, впрямь анчихристова машина? Или вот спутники летают — истинные звездочки… Учиться я хочу, да горько мне будет на ваше счастье глядеть.