Сергей Носов - Хозяйка истории [В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем]

Не хочу каламбурить, но, пользуясь мягкотелостью жены, он больше думал о теле, чем о деле. Здесь даже трудно установить, кто кому потакал. Меня удивляла позиция Руководства, закрывающего глаза на очевидное. Мы все небезгрешны, и я, может быть, больше многих, но ведь тут — тут случай особый, надбытовой. Они сознательно нарушали график, а вместе с ним и дисциплину половых отправлений. Несанкционированные и самодеятельные, те лишь вели неизбежно к трагедии.

На похоронах я не был. Был в Евпатории (о чем ниже). Тягостное впечатление, рассказывают, оставила гражданская панихида. Говорили все как-то невпопад, сбивчиво — на мой взгляд, оттого что избегали ключевых терминов, определявших деликатный характер деятельности покойного.

Несмотря на то что за вдовой наблюдала группа психологов, с ней произошел припадок. Она упала на гроб и забилась в истерике. Этого никто не ожидал, те же психологи накануне прогнозировали относительно умеренную поглощенность образом умершего. Приводили в чувство с трудом. Она не позволяла сделать себе укол, отказывалась от медикаментозного вмешательства и даже выбила, говорят, стакан живительной воды из рук подносившего. Яростная враждебность Е. В. Ковалевой к окружающим всех озадачила. Никто не знал, как такой факт отразится на ее исключительном даре. И будет ли в принципе исключительный дар Е. В. Ковалевой достоянием государства. Представитель правительства уехал сильно расстроенный, так и не выразив своих соболезнований. На генерале, говорят, лица не было. Черная полоса наступала зримо, отчетливо. Перспективы пугали. Было смешно думать на тех похоронах о преемнике. Никто обо мне и не думал.

Когда через несколько месяцев, почти год, я по поручению Руководства Программы выводил Е. В. Ковалеву, спасая общее дело, из глубокой долгосрочной депрессии, меня поразила необычно тяжелая клиника горя этой незаурядной, но, скажу честно, нередко и безалаберной женщины.

Но прежде я должен рассказать о себе самом и о моей работе в Отделе — в более для него счастливое время.

Некоторые особенности моего организма. — Мое семейное положение. — Мой идеал женщины. — Особое собеседование со мной в июне 1971 года. — Я подвергаюсь проверке. — Ее счастливый итог

За год до волковской трагедии в моей жизни произошло знаменательное событие — из рафинированных теоретиков Отдела я перешел в разряд лиц практикующих. Это означало признание моих объективных качеств, благодарю судьбу — своевременное.

Что же я собой представлял?

Был молод, абсолютно здоров, уверен в собственных силах. Обладал незаурядной мышечной системой и жгучим, по оценке заинтересованных лиц, отмечавшим также мой темперамент взглядом. Моя спортивная внешность никого не обманывала. Сон у меня был образцовый, моторика — отменная. Брился я дважды в день — утром и перед сном, и моя широкая грудь была изрядно волосатой. (Однако почему же в прошедшем времени? Была и осталась!)

Ради объективности следовало бы все-таки признать за собой что-нибудь характерно ущербное — близорукость, гнилые зубы, заикание, — но при всем моем уважении к читателю я не могу припомнить у себя ни одного физического недостатка; не считать же таковым несколько короткие по сравнению с туловищем ноги, что мною самим до сих пор воспринимается как крайне благоприятный признак (подробности позже) и чему обязано мое крепко сколоченное, слегка коренастое тело, опять же по отзывам заинтересованных лиц, некоторым «своеобразием» и (прошу прощения за чужой лексикон) «шармом». Я по-мужски не кокетлив и никого не намерен смущать подробностями, но без них невозможно представить мою необычную роль в реализации самых смелых проектов по Программе Отдела.

Итак, скажем прямо, в любовных схватках я не знал поражений, но в семейной жизни, увы, потерпел неудачу. Мою жену звали Лариса. Она была, по общему мнению, тоже красива и, что мне особенно импонировало, умна, но притом никак не могла простить человеческой природе некоторых простых вещей и в первую очередь известное стремление мужчин к полигамии. К тому же мы не сходились характерами и еще более темпераментами. Она походила на скандинавку, тогда как мой идеал, убеждаюсь со временем, — африканка, идеал, должен признаться, до сих пор мною не познанный.

Как бы то ни было, я хочу воспользоваться случаем и принести моей бывшей супруге благодарность за понимание ситуации в целом и, в частности, за то (хотя это и не пригодилось), что вопреки желанию ее родителей она добросовестно не потребовала от меня формального развода, чтобы не повредить моей предполагаемой карьере. Там, где я работал, относились в те годы чрезмерно трепетно к так называемому моральному облику кадров.