Анатолий Гуницкий: Рассказы о Сашке

– Если я не ошибаюсь, – Петр Семёнович-Сергеевич страстно, решительно и даже дерзко взглянул на Володю, – Сашка родился 29 мая. Или 30-го. И никто, даже родители, не знали точную дату его рождения. И мало того, что не знали, так они ещё всегда её путали! А ему-то, Сашке, брату твоему, было всё равно. Он жил себе и жил. Пока жилось.

– Ну да, так всё и было, – хмуро ответил Володя. – Так и было всё.

Пётр Сергеевич-Семёнович отработанно качнул своей кривой, обезображенной головой, а потом с необычайно экспрессией воскликнул:

– Но ведь и точной даты его смерти никто не знает! И умер он тоже в конце мая!

– Да. 29-го, 30-го или даже 31-го.

– Но разве это не противоречие! – торжественно вскричал Пётр Семёнович-Сергеевич. – Я никогда не сталкивался с таким необычайным противоречием!

Их диалог продолжался ещё некоторое время, а потом неуловимо иссяк. Что очевидно не помешает ему когда-нибудь снова возродиться. Пётр Семёнович-Сергеевич, разумеется, вскоре, опять захотел выпить стаканчиков пять или шесть, или восемь твёрдого бретонского чайку. Он стал употреблять чай с потрясающей жадностью, как будто бы вообще ничего не пил и не ел несколько суток подряд.

Володя смотрел на это безудержное чаепитие, и на кривую, обезображенную голову Петра Семёновича-Сергеевича, и вновь, и вновь понимал удручённо, что его брат Сашка умер 29-го, 30-го или даже 31-го мая совсем молодым, и что родился он вроде бы примерно в те же сроки. Володя понимал также, что любитель бретонского чая и обладатель кривой, обезображенной головы был во многом прав, потому что трудно представить себе что-нибудь более противоречивое. Всё равно не любил – не выносил – не признавал – терпеть не мог Володя это скользкое, это прилипчивое, это змееподобное слово.

Пётр Сергеевич-Семёнович пил чай. Татьяна-Марина, жена Володи, полусидела неподалеку, в рыхлом древнем кресле. Она совершенно беззлобно молчала. В её молчании не было ни малейшего противоречия.

Однажды, в тёплый зимний день, Володя и брат его Сашка, который умер совсем молодым, летели на ковре-самолёте. Нелишне иметь в виду вот что: Сашка потом умер совсем молодым, потому что будь он мёртвым, он бы на ковре вряд ли полетел, да и Володя едва ли стал бы путешествовать на ковре-самолёте с мёртвым Сашкой.

Летели они себе, летели, и сами не знали куда прилетят. Понимали, что наверняка куда-нибудь да прилетят. Лететь им нравилось. Володе, во всяком случае, нравилось. Что и не странно, ведь он постарше был Сашки, который даже и умер-то совсем молодым. Сашке полёт нравился чуть поменьше. Он то зевал, то недоуменно таращился на дольний мир, а иногда даже и поплёвывал на него, на мир дольний, сверху. Володя не слишком одобрял плевки брата своего. Поскольку Сашка был помладше его, то Володя относился к плевкам Сашкиным с юмором и с благодушной снисходительностью, понимая, что время всё перетрёт, в том числе и Сашкины поплёвывания. Как выяснилось позже чуть, он оказался прав, время воистину в самом деле всё перетёрло, и где-то в конце мая Сашка неожиданно умер совсем молодым.

Ну а летели-то Сашка с Володей на ковре – самолёте ничуть не в конце мая.

Совсем другое время года наблюдалось во время их полёта – зима, тёплая зима, горячая, жаркая местами зима, чем-то даже напоминавшая нежную, кокетливую, сладострастную зиму в отрогах каких-то не слишком высоких и зажравшихся южных гор.

– Смотри, Сашка, вот внизу, город наш, – вдумчиво сказал Володя, ощущая себя необычайно приподнято. – Вон и улица наша, и двор. И дом наш, и балкон даже видно.

Балкон квартиры на первом этаже в самом деле превосходно был виден сверху. Не очень уж высоко летели на ковре-самолёте Володя и Сашка, который потом, в конце мая, умер совсем молодым. Как раз в то время, когда Сашка и Володя пролетали над своим домом, на балкон вышел отец-отчим Татьяны-Марины, жены Володиной, Пётр Семёнович-Сергеевич, он держал в руках стакан – видимо, с твёрдым бретонским чаем, и благодушно покачивал своей кривой, обезображенной головой.

Сашка несколько раз плюнул вниз. Его плевки не долетели до балкона и до головы отчима-отца Татьяны-Марины, молчаливой жены его брата. Володя на этот раз ничего не сказал, он с каждой новой секундой всё больше убеждался в том, что время всё перетрёт. В том числе и Сашкины плевки. Так что если бы даже Сашкина слюна и коснулась кривой, обезображенной головы Петра Семенович-Сергеевича, то Володя никак не отреагировал бы на будто бы неадекватное поведение своего младшего брата.