Ласло Блашкович - Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

Вы не против пластикового стаканчика? — вдруг спросила меня служащая в окошке, я едва понял ее. Это вы мне? Она протягивала мне через наполовину открытый стеклянный проем немного алкогольного напитка, такого крепкого, что только от его резкого запаха я поперхнулся. Чему обязан такой любезности? — спросил я и, подняв голову, обнаружил, что мы в помещении одни.

До закрытия оставалось несколько минут.

Меня переводят на центральный почтамт, — расцвела девушка, и мы чокнулись пластиковыми наперстками, воспроизведя звук, который возникает, когда при нетерпеливом поцелуе сталкиваются зубы.

О, вы делаете карьеру, — произнес я, указывая на ее плечи, где на голубой форме должны находиться погоны.

Я бы так не сказала. Просто люди привыкают. К стулу, к виду с него. Человеку нелегко, даже когда его выпускают из тюрьмы. Наконец, я больше не увижу вас, думаю, и никого из округи, — немного смутилась девушка, а до меня только сейчас дошло, что лицо ее мне совершенно незнакомо, за все те годы, что я хожу сюда, так ее и не заметил, и быстро спрятал глаза, как будто в них можно было прочитать вину. Однако девушка восприняла мой жест как неловкость, огорчение, и в утешение опустила свою робкую руку на тыльную сторону моей ладони: Не переживайте, на нашей почте сколько угодно таких служащих, — и я, ей-богу, смутился.

Опрокинул содержимое стаканчика в рот, и по телу прокатилась волна отвращения. Девушка энергично воткнула печать в чернильную подушечку и шлепнула по протянутому конверту.

Женщина, простите за любопытство? — она улыбнулась фамильярно, задорно, подняв письмо и бросив его в корзину с остальными.

Нет, нет, — пробормотал я, — деловое. (А это я известной стриптизерше, которая вдохновенно позировала для «Пистона», советовал уйти в монастырь, подписавшись другом, а у нее не было ни одного.) Вы бы этого не поняли.

Ты еще не закончила? — спросила девушку коллега, появившаяся за внутренним стеклом, одетая в ободранное животное, с серьгами, испачканными помадой, и вопросительно посмотрела на нас. Я отступил. Смял пустой стаканчик. Моя девушка уже была готова. И я кивнул женщине, которая оставалась за стеклом с ключами в руках и подозрительно смотрела на нас. Пока я придерживал дверь, пропуская девушку, она прижалась ко мне, скорее неуверенно, чем интимно, и я сообразил, что она сама начала прощальное застолье.

Вот мы на улице. О, в такой обстановке я бы вас вряд ли узнала, — призналась девушка, прикрывая рот шарфом. Я знал, что ни к кому не спешу. Вам куда, — спросил я, проводя пальцем по грязному стеклу припаркованного автомобиля. Она, стесняясь, неопределенно показала в сторону Дуная. Не волнуйтесь, — запыхавшись, с улыбкой произнес я, оседлав руль, — я несовершенно безопасен. Тогда засмеялась и она, бросила свой пластиковый стаканчик на асфальт, захлопнула дверцу…

Был предпраздничный вечер, и город задыхался в полуистерическом тумане, но не из-за завтрашнего дня, нервозную толкучку вызывали частые и изматывающие отключения электроэнергии, доводившие людей до грани нервного срыва. Давно сгустились сумерки, а день вообще был никакой, черноватый.

Я заметил сложенную перед лобовым стеклом пачку порно журналов, на обложке верхнего копошился клубок возбужденных человеческих тел обоего пола, будто в затихающей, сладкой судороге, под слабым током. Их следовало отвезти старухе. Я схватил эти отвратные журналы и запихал их под кресло. Девушка ничего не сказала. И я сделал вид, что ничего не произошло.

После робких ее указаний мы остановились в Лимане, у подножия многоэтажных обелисков. Вывернув шею, я попытался рассмотреть мрачный четырнадцатый этаж моей переводчицы-дублерши. (Ладно, четвертый, но разве у меня нет права на мечту?) Некоторое время мы сидели молча, а мигающий поворотник прерывал нас в бешеной тахикардии. Я откашлялся.

Может, подниметесь, выпьете чего-нибудь, — решилась, наконец, девушка. — Я дома одна.

И я выключил фары.

Мы поднимались молча, на лифте. В ушах у меня звенело. В грязном зеркале, исписанном скабрезностями, я с трудом обнаружил лицо. (Такие неожиданные встречи с собственным отражением обычно происходили в момент пробуждения. Когда я думаю о себе, то всегда всплывает консервативный образ, со студенческого билета или с обложки первой книги, мне все время столько же лет, как во сне, и я испытываю все то же постыдное желание. Как и в первый раз, и теперь не могу поверить, что тот голос, который я слышу с пленки, мой. Я действительно счастлив, если зеркало перед моим ртом все еще запотевает?)