Ласло Блашкович - Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

Златица: Ты не можешь его найти, оно слишком маленькое и далекое… Нет, оно точно не здесь! Подожди, я повернусь. Боже, рука у меня совсем затекла! Видишь? (Поднимает другой рукой руку, на которой лежала, отпускает ее, и она бессильно падает).

Верим: Пошевели пальцами.

Златица: Не могу. (Пытается). Не получается.

Верим(беря ее за руку): Попробую я. (Массирует).

Златица(смеется): Щекотно, будто мурашки под кожей бегают.

Верим: Это кровь поднимается из глубин тела.

Златица: Вот теперь все в порядке. Смотри. (Рука поднимается). Слушай, а почему мне кажется, что если бы бог вдруг перестал думать о моей руке, то она исчезла бы, а? Как ты думаешь?

Верим: Во-первых, бог для стариков. Во-вторых, что, у него нет других дел, как только думать о нас? В-третьих, иногда я вообще неуверен, что существую.

Златица(сонно): Устала… Ты придешь завтра?

Верим: После кросса.

Златица: Да… Стань первым.

Девочка почти заснула. Верим на цыпочках выходит. Видит Ладислава, который в засаленном халате спит в кресле перед телевизором, на экране которого искрится снег. Видит Наталию перед зеркалом, в котором она разглядывает свое потерянное лицо. Дверь призрачно скрипит. Наступают сумерки.

Верим проходит мимо мальчика, сидящего на ступенях. Если приглядеться, то можно заметить, что это тот самый, который неистово прыгал и напевал во дворе. Рядом с ним кошка. В руках у него маленькая гармоника.

Мальчик(как будто объясняет кому-то): Видишь, как легко. Песня для одной руки. Ставь пальцы… вот так. (Кладет пальцы на клапаны гармоники). Большой палец на «до». И начинаешь: мизинец, безымянный, средний, указательный, средний, большой, указательный, оп-па (сбивается), безымянный, средний, указательный, большой. (Запевает). Ро-ди-на-на-ша-мы-лю-бим-те-бя-все-мы-твои-пио-не-ры. Трак-то-ры-па-шут-заво-ды-гу-дят-всем-мы- по-слу-жим-при-ме-ром!

Слабый свет на лестничной площадке гаснет сам по себе. Некоторое время голос ребенка звучит в темноте, светятся кошачьи глаза. (Надзиратели шарят лучами фонарей по зрителям.)

Верим, в зеркале за своей спиной, опять может видеть спящего отца.

Верим: Никогда не видел бегущего Брюса Ли… Бег — вещь второстепенная. Важнее всего удары. (Замахивается перед зеркалом). Это надо делать быстро. Всего лишь раз Брюс принял какое-то китайское средство, и сердце его остановилось до срока. И тогда после полуночи он вылез из могилы… Я должен написать об этом Брендону, нашему сыну. Чтобы он не волновался, чтобы не переживал. Он еще маленький, но мы можем стать друзьями. Будем вместе тренироваться, бегать наперегонки… Надо будет ему немного поддаваться… (Подмигивает).

(Пропустим еще несколько лакун, когда отряд в пионерской форме исполняет свой трансцендентальный, одурманивающий ритуал с опущенными знаменами, эзотерическими приветствиями и революционными декламациями.

Выстрелы из трофейного пистолета, знак старта, доверены Иоакиму Б., почетному гостю мероприятия. На небольшой высоте пролетит самолет сельскохозяйственной авиации, осыпая всех порошком. Дети втянут головы в плечи и начнут аплодировать. Небольшая суматоха перед забегом.

Если представление дается не на открытом воздухе (в тюремном дворе, обрамленном сумерками), то забег следует изобразить, при помощи стилизованной хореографии, символически, как пародию на рыцарский поединок, конкретно — в рваном, стробоскопическом свете, который передает эффект живой замедленной съемки.

Все остальное развивается, как и предусмотрено. Дети выталкивают вперед перепуганного Андреутина, карикатурно символизирующего педагогический террор, прочие за его спиной размахивают руками и раскачиваются, как в бурлеске, с высунутыми языками. Воспитатели кричат, дети наслаждаются, бегуны выписывают кренделя, и смертельно тяжело только неожиданному лидеру, он и в самом деле полностью выкладывается, дышит жабрами, ему дурно, он бы остановился, но преследователи ему не дают сделать это.

Злая шутка продолжается до тех пор, пока до финиша не остается метров сто.

И тогда Верим Мехметай, вдруг, вырывается вперед с гримасой умирающего чемпиона.

Ребята моментально схватывают, что вся соль их замысла, тенденциозного (осмелюсь сказать — гамлетовского) спектакля в спектакле — пропадает. И сами припускают изо всех сил, не обращая внимания на вялого Андреутина, обессиленно рухнувшего в пыль, которого прогнали сквозь строй, как того требует его эпизодическая роль, недостижимая комическая слава.