Елена Крюкова - Юродивая

Один из толпы подскочил ко мне, выдернул из-за голенища нож, завертел его вызывающе перед моими глазами.

— Вот, вот, — гляди, баба!.. Пусть я преступник, пусть меня казнят… шалишь! Из сороги — теши ты ввек, как ни кряхти, не закоптишь!.. И знамя твое — красная рыба!.. Бьется над тобой в дегте тьмы: вы зашли в мереду косяками, а вас ловим и тянем на берег, добычу, — мы! Напрягай плечи, мышцы, руки-ноги, лбы — крепко сплетена старая сеть, не встанешь на дыбы!.. Эй, пляши! Пляши!.. Жизнь свою — продавай за гроши…

Еще раз махнул ножом у моего лица. Мальчик отшатнулся. Вжал голову в плечи. Я прижала его к себе.

Седой старик и мальчонка в валенках, усмехаясь, глядели вместе со мной на скоморошью пляску.

— Старик, что это?.. — беззвучно, одними губами, спросила я.

А выстрелы вокруг гремели, пули поливали площадь, и скоморохи падали один за другим, оседая на снег, утыкаясь лицами в сугробы, застывая в непотребных, неуклюжих вывертах рук-ног-тел-шей — бормотал, затихая, рядом со мной, у моего уха, у взвивающейся на ветру косы голос старика:

— …пирогами, кругами, петлями, буераками, бараками, хищными собаками, погаными пытками, пьяными свитками, вашими богатыми выручками, вашими заплатами-дырочками, вашими поддельными мощами, вашими учеными помощами, кишмишами, мышами, копчеными лещами, вашими — на выход!.. — с вещами… — сукровью меж мехами, горячими цехами, тяжелыми цепями, цыплячьими когтями, вашими — и нашими — общими — смертями — сыты — по горло! Биты — по грудь!

Скомороший клубок скатался туго, замер, заюлил волчком. Поднялся сильный ветер. Площадь под ногами заходила ходуном.

— Укатывайте!.. Уматывайте!.. — закричал старик. — Она нагляделась вдоволь!.. На весь ее век хватит! Нагляделась, как вы и пытали, и били, и из людей веревки свивали, и вздернутому на дыбе пить уксус давали… всего навидалась! Накушалась…

Последний скоморох с площади не успел убежать. Ветер свалил его с ног. Пуля достала. Он упал, не добежав до большого сугроба, перед дотлевающим костром. Упал, оскалив зубы, крепко сцепленные подковой, счастливым серебром: ни молотом ударить, ни серпом разбить, ни в холодный лик кирпичом загвоздить: из-под век на снег вместо слез текла кровь. А может, это был сок брусники. Калины. Рябины, схваченной морозом.

Ангел появился за его плечом. Подмигнул мне, как сообщнице. Убитый скоморох привскочил, протер глаза кулаком. Ягоды посыпались из-под кулака, запрыгали на снег. Опять упал. Затих. Вожжи поземки подхватили его, поволокли по снегу, как в санях, в розвальнях.

Он исчез за поворотом. Выбежали люди в черных шинелях, застреляли ему вслед — с колена и навскидку. Поздно. Гудошная музыка, писки, визги и крики растаяли в ночи, как не бывали.

— Старик… — я прошептала. — При чем тут я?.. Они мое имя знают, его поют, им меня называют… Кто я?.. И что я?.. И что человек на белом свете?.. Если я когда-нибудь уйду совсем — мир будет жить без меня, старик, или тоже умрет?!..

— Твой сын будет жить, — жестко ответил старик мне. — Много хочешь знать, Ксения. Худо тебе будет от этого. Многого знания не хоти. Многое знание убьет тебя. Видела плясунов? Они — дураки. Они думали, что весельем да нахальством завладеют миром. Не владей ничем! Не знай ничего! Дальше гляди. Крыло-то… не болит?..

Боль в подбитом крыле исчезла. Я благодарно взглянула на старика. Мальчонка в валенках взял меня за косы, подергал: «Настоящие».

— Смотри дальше, кто… там, за углом… где метель трясет белый уголь с лопаты… рысью… корчится в судорогах… Тот, кого так любит народ… А что такое любовь народа, Ксения, а?.. Народ кого возненавидит, того возлюбит сильнее всего, крепче всего… Видишь… видишь… ты его не знала никогда… а я его еще помню… помню…

На углу, где перед каменной громадой царского дома стоял черный железный танк, наводя пушку то на строения, то на бегущих взад-вперед людей, на снегу лежал человек; рана — от дворницого лома?.. от посоха владыки?.. от древнего копья?.. от солдатского штыка?.. — зияла во лбу его, как красная звезда. Он лежал совсем рядом с нами. Его можно было спасти.

— Заверните в рубашку буйного, — сказала я, задыхаясь, — дайте вору гостинец от ворья…

— Почему ты хочешь обязательно всех спасти, Ксения? — грозно спросил старик. — Предоставь жизням и смертям свое. Не отнимай у них кровное. Ты никогда не думала о том, что ты, спасая, может быть, убиваешь? Что ты отнимаешь у человека право на смерть, подаренную ему Богом?..

Я молчала.