Елена Крюкова - Юродивая

…колени подкашиваются, падает, роняя ведро, валясь набок, в грязную воду, бородач подхватывает ее на руки, мальчик держит ее голову с мокрыми косами, дети визжат, время летит, летает вокруг них, жизнь летит…

…я пытаюсь вразумить противоборствующего:

— Зачем ты стреляешь?! Пуля рикошетом ударит в тебя! В твоих детей! Внуков! Правнуков!

— Заткнись, сусальная тетка! — Бритый парень, с незажившими ранами на лбу под торчащим ежиком пшеничным волосам, злобно расстреливает меня глазами. — Это мы все в жизни уже слышали! Нам бы чего покруче! Поправдивее услыхать! Да нам ничего и слышать не надо! У нас нет ушей! Нет лиц! Нет глаз! У нас есть одна ненависть, тетка, к тем, кто сделал нас такими! Ведь не сами мы такими придумались! А нас сделал кто-то! Ну, еще напрягись, скажи, что нас сделал Бог!

— Вас сделал Бог, — тихо сказала я, и разрывы и выстрелы заглушили мои слова. — Бог и Сатану сделал тоже. Люцифер — Его созданье и Ангельский Его ученик. Но ученик возомнил себя Богом и Единственным. И Бог свергнул его с небес в преисподнюю.

— Бог!.. Преисподняя!.. Я наслушался этих сказок уже вот так!.. — орет парень и рвет на груди автоматный ремень.

Красные огни мечутся в черноте. Площадь, полна народу, ревет, надвигаются и опадают волны людского черного прибоя. Лупит сухой снег. Мертвая крупка лезет в рот, в ноздри, залетает в дула автоматов, тает на рукоятях револьверов. Я здесь. Я снова здесь. Зимняя Война дошла до нас?!

— Собаки!.. Собаки!.. Оратора на площади загрызли собаки!..

— Дикие собаки, они бегают стаями… они растерзают страшнее волков…

— …человека-волка видели?!.. он свободно ходит по Армагеддону, не скрываясь, с короной на голове…

— Бегите в убежище, скорей бегите!… сейчас начнут стрелять из Кремля… дальнобойными…

— Царя хотим!.. Царя хотим!… Царя…

— Дурак, твоего Царя убили, очень даже натурально, и все его большое гнездо, на штыки детей насаживали, Царице череп размозжили, а ты все его кличешь… если новый царь воссядет — думаешь, его так же не убьют?!.. ну ты и дурак…

— А комету видели?!.. Эх и страшная… С нее кровь и началась… Она над самой нашей крышей висит… Мать как увидела ее ночью, заплакала, махнула рукой и сказала: «Все, конец нам, ребята…»

Огни. Костры. Пожары. Горит мой родной Армагеддон. Почему родной?! Я здесь не родилась. Я сюда пришла издалека. Из сибирских снегов, с северного лютого моря. И попала в перестрелку. В кольцо разрушения. Я была на Зимней Войне. Я видывала виды. Что мне делать сейчас, когда Зимняя Война здесь?! Вокруг нас?! Внутри нас?! Метаться по вспыхивающей, стреляющей кострами и трассирующими пулями площади, кричать свои проповеди: «Не убий!.. Тебе же хуже будет!..» — или засучить рукава, взять в руки ведро с водой, бинт, марлю, таз, йод, спирт, ползать по полю сражения, подбирать раненых, перевязывать их, обмывать грязные рваные края ран, целовать в кровоточащую середину?!

Или, может бросить никому не нужное милосердие, ведь все равно все умрут, а просто ходить посреди сражающихся, бродить по полю брани, воздымать руку для благословения, шептать беззвучно: «Прости им… прости им, Господи…» Слоняться, спотыкаясь, по пепелищу, мерить ступнями безумное кострище, стоять над огнем с солдатами, пить с ними водку из горла — авось, угостят, и надо же, угощают ведь! — нежно трогать убитых за руки, гладить их по волосам, заглядывать в их лица. И только повторять, повторять обожженными губами: Живый в помощи Вышняго. Живый в помощи Вышняго. Живый…

— Тронутая, сними черный поясок с молитвой!.. дай мне… помираю…

— На. Это для тебя.

Мальчик, веснушки на носу, немного лет ему, может, десять, а может, двенадцать, а может, он малорослый да голодный и статью не вышел, умирает на снегу под моими ногами. Я повязываю ему поясок из черного сатина, на ленте монахини вышили когда-то золотом: «Живый в помощи…» Мальчишка слабо улыбается. Обирает пальцами у себя с груди невидимых ползучих тварей. Тлей, вшей… Сейчас, через две минуты, он умрет. И я не скажу ему: «Встань и иди». Или скажу?!

Где сила моя, Господи, и где слава моя?! Не я ли живу в непрестанном напряжении и старании во имя Твое?!

— А как же… тетя… тебя без пояска-то… самое убьют?..

— Не бойся. Я опоясана. Только никто не видит этот пояс. Он невидимый, понял?..

— Ты колдунья или дура?.. — шепчет пацан, умирая, на его лбу выступает белый холодный пот, кругом стреляют и матерятся, я склоняюсь ниже и отираю со лба его росу смертную.