Елена Крюкова - Юродивая

В грязном, замурзанном детском кулачонке истово, торжествуя, просверкнула бирюза — небесно-опасным, смертно-изначальным светом. Священник, молча рассматривая бирюзовый крест, подумал о том, что так горят на рассвете далекие святые горы Беловодья, исподы вершин Тибета. А может, так горит Байкал, когда вокруг залягут снега и бесовски запляшут метели, а он все хранит живую синюю ласку по-мужски спокойной воды.

— Ты крещеная, раба Божия? — строго, блестя добрыми глазами, спросил он.

— Нет, — помотала головою Ксения и улыбнулась.

— Так давай я тебя окрещу, — просто сказал он и тылом ладони поправил бархатную шапочку. — Опускай ручонки в купель. Наклоняй голову. Эй, восприемники, у кого-нибудь осталось сухое полотенце?..

Ксеньина шубка упала к ногам. Она, как новорожденный бычок, неумело, едва держась в равновесии, наклонилась над резной каменной чашей. И когда на нее сверху, из ночного запредельного мира, из страшного и прекрасного Мира Взрослых, полного звезд, крови, войн и любовей, обрушились потоки воды, она сначала задохнулась, потом стала ловить эту воду ноздрями, губами, не понимая, теплая она или холодная, сладкая или соленая, она чувствовала, что вода была ж и в а я, что она омывала ее для новой жизни, а священник, воздымая в худой руке ковш, говорил — и она слышала это ясно — о Потопе, об Омовении, о Гробе Господнем. Ропот людской кругами ходил по церкви. Слышались всхлипы. Ксения доподлинно знала, кто такой Бог Христос — мама ей все рассказала, как там было дело, на Лысой Горе, и как Магдалина, летя во весь опор, задыхаясь, сбивая ноги в кровь, несла иерусалимцам весть о том, что Бог воскрес из мертвых, и как он раны на руках и на ногах Фоме Неверующему показал: она все это замечательно знала, но вот вышло так, что недосуг матери было сходить да окрестить ее, все были смутные дела, тертые калачи, пыль под койками, мешки облепихи на рынке, цены все лезли вверх недуром, а они все штопали одежду, выдергивая нити из старых тряпок, — а кроме того, Елизавета считала, что довольно с Ксении было и видения Богородицы, и ее щедрого бессмертного дара — Распятия тянь-шанской ли, саянской бирюзы.

Ксения подняла от купели мокрую, курячью головенку, коски протянулись по спине, меж лопаток, веревками. Священник набросил ей на затылок чистую тряпицу, промокнул ей волосы, склонился и поцеловал, еле коснувшись жаркими сухими губами, бирюзовый Богородицын крестик.

— Благодать на тебе, дитя, — произнес он, и прозрачные глаза его наполнились слезами, когда выпрямлялся над ней каланчою. — Мука мученическая и благодать. Ну, иди, раба Божия Ксения, и гляди, как можно дольше не купайся, потому что я тебя помазал миром и елеем, елей — это мудрость, а миро — любовь. Иди! Вот шубейка твоя.

Крещеные кучкой столпились вокруг нее. Кто-то укутал ее в шубку. Кто-то — пощупал жадно бирюзу на шее. Кто-то сунул в руки просфору. Кто-то крикнул: «Ходят бродяжки всякие!.. И во храм их безнаказанно пущают!.. А вдруг у нее — вши!.. А с ее волосы состригли и тоже кинули в купелю!.. А тута старушки этую воду пьют, ить она благословенна!.. Гоните ее вон из храма, шельму, развелось этих собачат!..»

Священник резко и сурово обернулся на крик. Серебро его широких одежд раздулось, полетело по ветру, забредшему в церковь чрез отворенную дверь.

— Мороз, мороз, — тихо сказал он и прикрыл глаза. — Мороз души людские сковал. Эту мерзлоту — и Христос не растопит, ежели придет. Но Он придет. И мы Его в блеске света и славы узнаем. А пока… — он подтолкнул ладонью Ксению к выходу, — пока я только вот эту малютку мученицу узнал. И ведь не мать ее ввела во храм. Судьба ввела.

Он, прищурясь, отирая пальцем пот на лбу, под скуфейкой, следил, как девочка, внезапно и чудесно окрещенная им, шла неровным шагом к церковным вратам. Он сподобился. Он зрел ее. Он сам ее крестил. Он расскажет об этом своим детям, внукам, своим самым отдаленным от него во времени прихожанам. Доколе мир стоит, он ее не забудет. Вот она идет, маленькая, в продранной на локтях шубейке, девчонка-собачонка. А у нее над головою, над родничком, колышется золотое сияние. И он, грешный, один из малых сих, хоть и рукоположенный в сан в веках от самих апостолов, он сияние это видит. А другие не видят. Это страшно. Она живет среди слепых. Она будет жить среди немых, глухих и бесноватых. Неужели он один — на всей изрытой трещинами горя Земле! — ее узнал?!

Ксения подбежала к выходу. Мороз, балуясь, пахнул ей в лицо. Она обернулась на прощанье.