Александр Потемкин - Человек отменяется

Молодой человек опять расплакался. Обрушившиеся откровения окончательно измучили его. Сердце стучало в лихорадочном ритме. Дыгало перешел на шепот: «Только открытое, яростное бунтарство может спасти меня от позора, что я проглядел всю омерзительную суть собственного вида. Что мне теперь жизнь человеческая? Своя или даже чужая? Человек не должен представлять собой нечто замкнутое, оторванное от остального мира природы. А в реальности получается именно так. Бедный, я с ума начал сходить, понимая, что во всей вселенной нет никого, кто так порабощен стяжательством, желанием обогатиться, властвовать, покорять себе подобных, как человек. Неужели разум дан ему для собирания материальных богатств?» Дыгало снова вспомнились безобразные цены в десятки миллионов евро на антикварную мишуру в Манеже. Виктор Петрович горько улыбался сквозь слезы, воскрешая в памяти вызывающее поведение Химушкина и ошарашенные лица посетителей. Потом озлобился и громко произнес: «Да, именно так с ними надо поступать! Иначе и быть не может!»

Несколько десятков шагов он прошел в угрюмой задумчивости, но, упершись в красный глаз светофора, опять начал сотрясать улицу своим звучным голосом. «Начать необходимо с ревнителей богатства и властолюбцев, с представителей этого „заманчивого“ мира. Их душевные тайны прозрачны, а жизненные устремления мерзки, хотя выглядят в своей среде солидно и достойно. Пора объявить бой и метафизикам, вводящим нас в заблуждение, будто человеческое сознание представляет собой микрокосмос, в котором отражается остальной мир. Какой ограниченной, неинтересной выглядела бы вселенная, если бы она хоть на каплю, хоть на йоту была схожа с тем, что отражается в нашем сознании! Нет, признаю, были необыкновенные люди, можно сказать, случайные среди нас, но за всю человеческую историю их больше пары сотен не наберется. Это те немногие, кто явил богатейшую систему духовных потребностей человека. Взять любую их мысль, проанализировать ее, и в восторге обязательно поймешь, что она бесконечными нитями переплетена со всем мирозданием. Не с накоплением собственности, не с приобретением чего-то материального, не с продвижением по службе, не с обустройством быта, а с осмыслением себя и мира в целом. Вот каким должен быть новый вид, вот для кого я хочу расчистить авгиевы конюшни. Хватит! Хватит шагать в никуда! Но возникает резонный вопрос: куда же деть всю эту устаревшую армаду? Как хочется видеть наш так называемый «общий дом» опустевшим, сиротским! Безлюдным! А профессию архитектора мне теперь хочется предать анафеме. Для кого строить? Что? Для наших ? Могилы? И никаких угрызений совести я не испытываю, преотлично понимая, что труп (прошу прощения, именно так мне хочется называть живого гомо сапиенса) воскресить, в смысле изменить его гнусную суть, никак невозможно. Да и нет никакой необходимости оживлять нынешний вид. Зачем? Чтобы вновь повстречаться с жалкой душой потребителя? Разве нет во мне решимости дать энергичный толчок к их полному изгнанию? А выстою ли я в своем неуемном противостоянии? Не занесет ли меня высокомерие в другую крайность? Ведь мой замечательный, полезный замысел без надменного коварства не осуществить. К этому надо тщательно подготовиться. Привыкать! Иначе ничего не получится. Необходимо придумать что-то дерзкое, неслыханно унижающее все человеческие начала. И совершенно не важно, как подобное заключение вдруг пришло мне в голову. Действительно, никто ничего конкретного против всех нас мне никогда, а тем паче давеча, не говорил. Не внушал, не убеждал, что смыслом моей жизни должна стать лютая ненависть к человеку, и не какое-то там пассивное враждебное чувство, обволакивающее сознание, как говорится, «про себя», а действенное, напористое стремление к полному уничтожению собственного вида. Помню лишь, сам Достоевский утверждал, что многое можно знать бессознательно. И не столько знать, сколько чувствовать. Вот и я пока не могу вывести какую-то академическую формулу или сослаться на чей-то абсолютный авторитет. Но уверен, что точно знаю: наше время уже истекает! Необходимо лишь слегка нажать на педаль, чтобы настал полный конец. И тем, кто нажимает на педаль, хочу стать я сам. Что же касается инструментария, тактики борьбы, этим надо заняться серьезно. Есть главное — убежденность, мировоззрение».

Виктор Петрович дошел до Дмитровского проезда, свернул налево и уже молча поплелся в сторону здания Сбербанка. Уличный фонарь осветил его лицо. Он прикрылся рукой от яркого света, перешел на другую сторону дороги. Бунтарское наваждение стало проходить. Сохранялось лишь ощущение, что он взвалил на себя какое-то мучительное бремя. Перед домом номер 20 архитектор остановился, взглянул на темные окна, вошел в подъезд, поднялся на второй этаж. В пустой квартире было душно. Он открыл балкон и, измученный, свалился на кровать.