Владимир Сорокин - Сахарный кремль

— Просим, просим покорнейше, господин опричник!

Ждали-пождали опричника государева в Вишняковском переулке. Открывается прозрачная крыша «мерина» плавно, щелкают, отстегиваясь, ремни безопасности. Охлоп, кряхтя, вытаскивает тело свое семипудовое из низкой машины.

— Просим, просим… — подхватывает опричника татарин под парчовый локоть, помогает, юлит ужом белым.

Неспешно Охлоп из «мерина» выбирается. Летнее платье опричника на нем: тонкая парчовая серебристо-алая куртка, подпоясанная серебряным поясом с деревянной кобурой и ножом в медных ножнах, обтягивающие порты из алого шелка, короткие сафьяновые полусапожки. Блестит завитой чуб опричника золотой пудрой, а возле щеки нарумяненной покачивается в толстой мочке уха золотой колоколец. Тяжеловесно лицо Охлопа, сурово, значительно.

— Голову прикрой, — тяжко отдуваясь, указывает он пухлым пальцем, унизанным платиновым перстеньком с черным сапфиром на голову мраморного дога, пристегнутую к бамперу «мерина» и, судя по запаху и заветренному концу сиреневого языка, уже тронутою-таки легким тленом, несмотря на то, что проворные конюхи, близнецы Матвей и Данила отрубили от замороженной собаки и пристегнули ее сегодня ранним утром в усадьбе Охлопа аж в 5:17, когда солнце-то еще токмо-токмо встало, и не успело разбудить хозяина, дотянувшись коварным лучиком-спицей через открытое окно спальни и сквозь щель в ситцевых занавесках до заплывшего, полуприкрытого, могучего глаза грозно похрапывающего Охлопа.

— Исполним! — в быстрых руках привратника возникает-шуршит черный пластиковый мешок, глотает собачью голову остроухую.

Переведя дыхание, ждет Охлоп пока крыша «мерина» встанет на место, резко поворачивается, скрипя медными подковками каблуков полусапожек по брусчатке, и, коренасто раскачиваясь, хмурясь густыми низкими бровями, топыря тесто губищ мясистых, пяча вперед живот, поднимается по ступенькам крыльца.

— Позвольте, позвольте… — гибко-белый татарин опережает, забегает, открывает дверь.

Охлоп входит, задевая плечами парчовыми красивые косяки дверные.

В прихожей все красно — и стены, и потолок, и ковер, и кресла, и платье девушки за багровой стойкой безопасности. И люстра сияет подвесками малиновыми.

— Здра-а-а-авствуйте! — запевает девушка, склоняя аккуратно причесанную головку и улыбаясь губками алыми.

— Здоров! — тяжело дышит Охлоп, отстегивая серебряный пояс с оружием и его на стойку перед девицей брякая.

— Рады видеть вас в добром здравии, — проворно принимает-убирает пояс девица.

— Где сама? — задыхается Охлоп, вытаскивая из рукава тончайший платок батистовый да свой тройной подбородок им отирая.

— Главнокомандующая уже поспешают! — игриво сверкает глазками девица.

И не успевает Охлоп ответить своеобычное «лады», как тяжкого карминного штофа портьеры, шелохнувшись, впускают в прихожую маленькую, худенькую, немолодую женщину в голубом мундире гусарском:

— Благодетель! Душка!

— Куница голубая! — расплываются губищи у Охлопа, обнажая зубы новые, крепкие.

— Долгожданный! — целует главнокомандующая перстенек Охлопа, тянет вверх голубые тоненькие губки, на мысках сапог гусарских привставая.

— Здравствуй, гусар-девица! — целует в губки голубые ее Охлоп.

— Здравствуй, дорогой! — звенит шпорами гусар-девица.

— Соскучился я.

— А мы-то как скучаем!

Берет за пояс Охлопа гусар-девица ручкой маленькой, тянет вон из прихожей:

— Новенькие поступили! Малина со сливками, а не девочки!

Переваливается Охлоп враскачку:

— Ты же знаешь, я своих, стареньких люблю.

— И старенькие есть, и новенькие!

Проходят гость и хозяйка в гостиную. А там тихая музыка играет, свечи горят да двенадцать девиц в сарафанах и кокошниках сидят скромно, очи долу опустив.

— Проходи, гость дорогой, будь, как дома, — щелкает шпорами управительница.

Встают девицы, кланяются гостю в пояс.

— Здоров, нежныя, — улыбается Охлоп.

— Здравы будьте, Иван Владимирович! — хором девицы отвечают.

— Застоялись кобылки наши без тебя, свет Иван наш Володимирович, — гладит гусар-девица тяжкую длань Охлопа. — Засыхают красны девицы, кручинятся.

— Не верю! — колышет живот свой Охлоп. — Аль столбовая да земская сволочь к вам не захаживает?

— Всех повыгнала, всем отказала тебя ради, господин наш!

— Уважаешь, стало быть, опричников?

— Как не уважать слуг государевых? На вас Россия-матушка держится!