Мария Амор - Скажи «Goodbye»

Тут Анна положила конец братской перепалке:

— В следующую пятницу все едем на демонстрацию!

— Что на этот раз?

— Положим конец пораженческим переговорам, — твердо заявила мать.

— А что? Может, меня газета пошлет. Там, небось, будет полно русских, а это мой контингент. И почему это все русские такие правые?

— Ну, это очевидно, — отмахнулась Анна, и тут же начала импровизировать: — После мужественных боев пионеры-сионисты по ходу строительства национального хозяйства оприходовали все, что осталось от арабов — кибуцы получили сельскохозяйственные земли, подрядчики — строительные… Все богатство пошло на пользу и национальным организациям, и всем представителям молодой нации. А те, кто приехали в страну позже — североафриканская, русская алия, — пришли к шапочному разбору и ни хрена не получили. — Анна закурила и энергично развела дым рукой. — Им пришлось воспользоваться тем, что не соблазняло сытых ашкеназов — территориями. И теперь, когда эти территории намереваются вернуть, именно русские и восточные евреи не согласны узаконить раздел первых за счет возврата того, что взяли себе последние. Русские и марокканцы говорят: «Хотите замиряться, пожалуйста — отдавайте Рамат-Авив, Катамоны, Бaкку… Мы, проживающие в Кирьят-Арбе и Гиват-Зеэве, не согласны оказаться теми, за чей единственно счет произойдет примирение».

— Но ведь всегда первые сталкиваются с большими трудностями, и получают лучший кусок. Зато последующие приходят на готовенькое. Пальмахников ведь не привозили сюда на «коврах-самолетах».

— На выходцев из арабских стран катят бочку, что они послужили только плохой заменой погибшему в Катастрофе восточно-европейскому еврейству, и что не ради них Теодор Герцль эту страну задумывал, — продолжала Анна. — А между тем они являются единственным возражением тем, кто утверждает, что евреи здесь, на Ближнем Востоке, чужаки и инородное тело. Вряд ли выходцы из Ирака, Ирана, Курдистана и Марокко представляют собой европейско-американскую колонизацию!

— Ничего, все эти обоюдные претензии и обвинения вот-вот будут разрешены в победном ходе мирного процесса, — убежденно сказала Мура.

Анна покачала головой:

— Какая у меня красивая и глупая дочь! Это ты своей газеты начиталась.

— Нет? А что же будет, по-твоему? — спросила дочь журналистка.

— Будет плохо, — признала Анна.

— Зачем же тогда вы сюда приехали?

— Кто же тогда мог знать? Тогда никаких мирных инициатив не предвиделось, — вздохнула Анна. — Но я нисколько не жалею о своем выборе. Не могу представить свою жизнь вдали от этой страны, от всех моих друзей…

— А я считаю, что человек имеет право жить, где хочет, — сказала Мура, вспомнив Сергея.

— Вот оно, — опять съязвил ехидный брат, — тщательно взвешенное, выстраданное и оригинальное мнение личности в поисках смысла существования…

Анна выступила с примиряющим, хоть и ничего не решающим выводом:

— Почему-то евреи часто хотят жить там, где их категорически не хотят.

— Так что, мы теперь обречены на вечную борьбу за существование?

— Это осмысленная, оправданная и неизбежная борьба.

— В которой мы обретем свое счастье, — пробормотал Даниэль.

— Мать, не может же быть смысл существования только в выживании государства! — перебила его Мура. — Разве не долг человеческой личности полностью реализоваться?

— Или хотя бы освободить себя от рабства труда, — задумчиво сказал Даня, дожевывая банан.

— Это ты уже воплотил. А как насчет того, чтобы просто прожить свою единственную жизнь как можно приятнее?

— Или так вот попросту, по-толстовски, сделать как можно больше добра для ближнего? — и Данька бросил сосиску Джину.

Тут появился Михаил Александрович, с утра пребывавший в Академии, где, в качестве председателя редакционного совета, принимал участие в издательстве энциклопедии.

Все перешли в сад, пить чай с любимыми печеньями Анны. Печенья были любимыми, потому что, по ее словам, «их никто, кроме меня, не ест. Брезгуют. Это хорошо — у меня всегда есть с чем попить чайку».

Михаил Александрович от печений благоразумно отказался.

— Когда Рабиновича спросили, почему он не позволяет жене ужинать, — принялся папа радостно, в который раз, рассказывать любимый анекдот терпеливой аудитории, — то он объяснил, что доктор велел ему ложиться спать на пустой желудок… — Михаилу Александровичу не пришлось в советском детстве изучать Талмуд, но национальная страсть к притчам и аналогиям жила в нем, отчего вся жизнь упорно ассоциировалась со старыми анекдотами. К тому же, он не хотел обижать супругу, признаваясь, что воздержание от ее стряпни дается легко даже без медицинских показаний. — Кстати, Мурочка, — ласково заметил папа, — тот диван, который тебе разонравился: не продавай его никому, я сам его у тебя куплю.