Ань Хоанг - Взрыв

Эту девочку я и вспомнила в Москве на аэродроме «Шереметьево», глядя на ее сверстниц, увозивших с собой на далекую родину новых подружек — кукол-блондинок.

…Я слушала песню, смотрела на лица ребят, и мне захотелось не просто рассказать им про вас, ребята, — про вашу учебу, дела, про вашу жизнь, — но и сказать что-то особенно теплое, ласковое. И мне вдруг подумалось, что им, этим мальчикам и девочкам, постеснявшимся говорить о себе, наверное, будет все же приятно услышать, что вы про них уже многое знаете, хотя они и живут в таком дальнем краю. Захотелось сказать им, что самое главное вам известно — вы знаете, какие они бесстрашные, смелые и выносливые. Про это вам рассказали книжки вьетнамских писателей, переведенные в нашей стране, такие же, как повесть «Взрыв», которую вам сейчас предстоит прочитать. Я так и сделала — рассказала про это ребятам из Камау и, глядя на их радостные улыбки, поняла, что поступила правильно.

Другая памятная для меня встреча была всего через неделю в городе Хошимине, бывшем Сайгоне.

— Купите слона, — обратилась ко мне девочка лет пятнадцати. Она стояла в дверях небольшого магазинчика, сквозь стеклянные стены-витрины которого видны были пестрые керамические вазы, до отказа заполнившие полки. — Заходите, пожалуйста, — пригласила девочка и провела меня к дальней стене.

Здесь было настоящее Слоновье царство. Слоны из фарфора и из фаянса, большие и маленькие теснились на полках. Бросился в глаза маленький белый фаянсовый слон, искусно разукрашенный золотой краской. Он стоял в профиль, и его грустный глаз в окружении черных ресниц пристально смотрел на меня. Показалось, что слон этот сам просится ко мне. Я решила, что куплю его.

— Увезу с собой в Москву, — сказала я маленькой продавщице.

При слове «Москва» девочка замерла на месте и внимательно посмотрела на меня.

— Вот вы откуда, оказывается. А я много про вашу Москву знаю и про советских ребят тоже. Мне мой брат рассказывал, он к вам ездил. Когда в нашем городе были американцы, он помогал подпольщикам. Знаете, он работал подавальщиком в одном кафе для американцев и всю информацию, которую ему удавалось услышать, передавал партизанам. Ему тогда было всего двенадцать лет, но он уже был членом подпольной организации наравне со взрослыми. Несколько раз ходил в джунгли, на партизанскую базу. Ему давали много самых разных поручений. Иногда и я ему помогала. Чаще всего он брал меня с собой, когда надо было ночью разбрасывать или расклеивать листовки. Вообще-то я хотела бы больше ему помогать, но он так нос задирал, говорил, что без девчонок обойдется! И я очень на него обижалась…

Хотелось подробнее расспросить маленькую продавщицу о ее брате, но ей было интересно узнать про Москву. Так мы и расстались — она многое услышала от меня о Москве, я же поняла, что ее брат — один из тех смелых ребят, кто не сидел сложа руки в оккупированном городе, как и герои повести «Взрыв».

… Девочка, поющая песню о папе, которого наградили Звездой Героя, маленькая продавщица из города Хошимина и ее отважный брат, черноволосые девочки с куклами, после пионерского лета в Артеке, улетавшие с московского аэродрома «Шереметьево» к себе домой, — все эти вьетнамские ребята нынче живут в стране, которая после долгих десятилетий суровой борьбы стала наконец свободной, независимой и единой и носит гордое звание — Социалистическая Республика Вьетнам.

И. Зимонина

На улице уже зажглись огни, когда Туан подходил к своему дому. Он быстро свернул в темный переулок, похожий на узкую и длинную траншею. Дорога, вся в рытвинах, была скользкой после дождя. Дом, где жил Туан, стоял в самом конце мрачного безымянного переулка, каких здесь, в рабочем квартале, возникло немало. И почти из каждого дома кто-нибудь служил в «национальной» армии Дьёма. [1] Нго Динь Дьем — южновьетнамский диктатор. Убит в 1963 году. Селились здесь одни бедняки, которые с трудом зарабатывали себе на жизнь. Среди них были портовые грузчики, землекопы на строительстве военного аэродрома в пригородной зоне, могильщики на кладбищах…

Квартал всегда был погружен в мертвую тишину. Взрослые уходили на работу, но и детей на улицах не было видно. Если им и захотелось бы выйти поиграть, то сделать это было очень трудно: родители закрывали двери на ключ, а в тех домах, где оставались старики, то и дело слышались окрики, едва дети ступали за порог.

Как-то холодно и мрачно было здесь. Квартал ненадолго оживал лишь по вечерам в те минуты, когда взрослые возвращались с работы. Тогда то там, то здесь радостно кричали дети, встречающие родителей, слышалась ругань какой-нибудь женщины, у которой пропала кастрюля, висевшая на заборе; раздавался сухой кашель старика, который, как все считали, болел туберкулезом…