Юрий Поляков - Замыслил я побег…

— Да, я так думаю. И Жириновский тоже.

Некоторое время сидели молча, и было слышно, как под потолком мотыльки стрекочут крылышками вокруг горящей лампы.

— Покойный Петр Никифорович, — вдруг нарушила тишину Зинаида Ивановна, — ремонтировал на Ходынке квартиру одному разведчику. Генералу. У Гитлера был список наших самых опасных диверсантов. И генерал значился в этом списке на третьем месте. Петр Никифорович из уважения настелил ему дубовый паркет. Специально достал, выменял на импортную сантехнику. А генерал-то не поверил, что паркет дубовый, и накладную затребовал. А какая накладная? Петр Никифорович так расстроился, так расстроился… Он ведь из уважения!

— Кость, а скажи что-нибудь по-китайски! — попросила Дашка.

— По-китайски? — Он улыбнулся.

Глаза его сузились, губы резиново растянулись, и не своим, а совершенно иным, высоким переливчатым голосом лейтенант протенькал что-то очень красивое.

— И что это значит? — поинтересовалась Катя.

— Это из Ли Бо. В переводе звучит примерно так:

— Костя, а трудно было учить китайский?

— Трудно. Но человек, не знающий языков — калека.

— Значит, я калека, — вздохнул Башмаков.

— А еще что-нибудь прочти! — попросила Дашка.

— Может, из Ду Фу? — предложил Костя.

— А хоть и из Ду Фу! — кивнул Башмаков.

Спать разошлись за полночь. Зинаида Ивановна постелила гостю на террасе, на стареньком диване, на котором так любил лежать, почитывая «Фрегат „Пал-ладу“», покойный Петр Никифорович. Среди ночи Башмаков проснулся от странных звуков. Казалось, дачный домик, ожив, со стонами и скрипом расправляет свои деревянные балки, лаги, венцы… Звуки доносились сверху, из Дашкиной комнаты.

«Вот мерзавцы!» — восхищенно подумал Башмаков и представил себе два молодых тела, свивающихся в великолепном, свежем вожделении, неутомимом, как майские соловьи. И во всем этом была какая-то высшая справедливость природы. Там, наверху, поближе к небу, буйствовала юная страсть, а здесь, внизу, поближе к земле, тихо сонничали два утихомиренных многолетним супружеством тела…

— Кать! — позвал он.

Но она мерно дышала, лежа к нему спиной. Олег Трудович долго и разнообразно гладил спящую жену, а потом, исхитрившись, попытался вкрасться в нее.

— Тунеядыч, отстань! — Катя гневно отпихнула мужа.

— Ты не спишь?

— Уснешь тут! Как не стыдно! Этот твой Костя…

— Почему мой?

— Замолчи, иначе сейчас будет скандал!

Костя уехал через три дня — сначала к родителям, а потом к месту службы. Он звонил почти каждый день и тратил на это, наверное, все свои деньги. Впрочем, Дашка уверяла, что он уже нашел приработки: во Владивосток постоянно наезжают китайские торговцы и им все время требуется переводчик.

В сентябре Костя прилетел в Москву — жениться. Он явился к Башмаковым с цветами, огромным гортом и бутылкой, содержавшей заспиртованную ящерицу.

Сидели на кухне.

— Костя, я понимаю ваши чувства! Все это очень трогательно, но Даша учится в институте, — возражала Катя. — Может быть, лучше пока что-нибудь вроде помолвки?

— Я переведусь в Приморский пед. Мы уже решили! — выкрикнула Дашка.

— Ах, вы уже все решили! А как же банк? Вряд ли ты найдешь себе там такую хорошую работу!

— Найду!

— Не думаю, — покачала головой Катя.

— Екатерина Петровна, я неплохо прирабатываю переводами. Займусь бизнесом. Нам хватит! — спокойно и твердо сказал Костя.

— Бизнесом? — изумился Олег Трудович.

— А что вы так удивляетесь? Офицеры себя сейчас сами кормят, если могут.

— Сомневаюсь.

— Екатерина Петровна, вам, вероятно, приходилось иметь дело с дураками в погонах.

— Костя, ну почему у вас все вокруг дураки?

Башмаков скривился оттого, что кто-то под столом больно пнул его в голень. Он вскинулся на Дашку и застал ее извиняющуюся улыбку — удар предназначался матери. Второй удар, очевидно, достиг цели.

— Хорошо. Давайте договоримся так, — строго предложила Катя, — Костя приезжает в следующий отпуск — и вы женитесь. Костя, когда у вас отпуск?

— Какой отпуск? — Дашка обидно расхохоталась. — Мама, все уже решено! Расслабься!

Катя побледнела, долгим взглядом посмотрела на улыбающихся влюбленных и проговорила, обращаясь к Дашке:

— Если у вас все решено, то зачем вы спрашиваете нашего согласия?