Юрий Поляков - Замыслил я побег…

Инвалид, кстати, никогда не благодарил за любезность, принимал хмуро пивосдачу и, отталкиваясь одной рукой, отъезжал к заборчику, ставил кружку на асфалы, и казалось, что вся земля — его, Витенькин, стол. Однажды он подъехал как раз в тот момент, когда Труд Валентинович уже забирал у продавщицы свою законную кружку. Олег стоял рядом и плакал. Накануне отец обещал повести его в игрушечный магазин и купить пистонную ленту, а может быть, даже и новый пистолет.

— Честное-пречестное? — переспросил даже маленький Башмаков.

— Честное-пречестное!

И вот вместо игрушечного магазина они оказались возле пивного ларька!

Сначала Олег почувствовал тяжкое табачное дыхание, а потом кто-то похлопал его по плечу. Он обернулся и вдруг столкнулся с инвалидом нос к носу — они оказались одного роста. На Витеньке был довольно опрятный полосатый пиджак с подвернутыми под культи полами, надетый прямо на синюю майку. Широкую, бурую грудь покрывали курчавые волосы. Лицо было тоже бурое, почти коричневое, небритое, а глаза голубые, даже не глаза, а два светлых зияния под мохнатыми пшеничными бровями. Пахло от Витеньки, вопреки ожиданию, не тяжким инвалидным смрадом, а крепким табаком и одеколоном наподобие «Шипра». Витенька улыбнулся, обнажив железные, цвета конфетной фольги зубы, и ребячливо подмигнул Олегу:

— Не плачь, шкет! Видишь, я без ног, а не плачу!

Потом он снова насупился, по своему обыкновению молча толкнул Труда Валентиновича в бок и протянул деньги.

— А-а, Витенька! — обрадовался отец…

— Ты будешь толкать-то? — сердито спросил Анатолич.

— Что? — очнулся Башмаков и обнаружил себя упершимся руками в багажник бесхозных «Жигулей».

— На счет «три»! — приказал бывший полковник, налегая плечом на стойку между передней и задней дверцами. — Раз. Два. Три-и-и!

И вдруг башмаковское сердце сделало странную мягкую паузу. Возникло какое-то болезненное недоумение, словно за стенкой много лет крутили одну и ту же, ставшую неотъемлемо привычной пластинку и внезапно выключили проигрыватель. Недоумение сменилось ощущением знобящей беспомощности, а затем — ужасом. Сердце, конечно, возобновилось, но страх не отпускал.

— Ты чего? — забеспокоился Анатолич.

— Мне плохо, — прошептал Башмаков, нашаривая под рубашкой сердце и чувствуя, как пригоршня наполняется холодным потом.

Пока ждали «скорую», вызванную Анатоличем, сердце еще несколько раз спотыкалось, и холодный сумрак опускался на Башмакова, покрывая тело ледяными каплями пота. Олег Трудович сидел прямо на снегу, привалившись спиной к колесу бесхозных «Жигулей», и ожидал смерти. И только когда машина с красным крестом въехала на стоянку, ему вдруг полегчало и он понял, что будет жить.

Молодой врач, наверное еще студент, был в пальтишке, наброшенном поверх коротенького серого халата. Длинные светлые волосы он носил собранными в хвостик. Доктор присел перед Башмаковым на корточки, хмурясь, пощупал пульс и спросил:

— Что случилось?

— Плохо, — объяснил Анатолич.

— Вижу. Говорить можете?

— Не знаю, — помотал головой Башмаков.

— Та-ак, уже неплохо. Что с вами?

— Сердце…

— Жжет, давит, в лопатку отдает?

— Нет. Просто останавливается. Как проваливается… — начал Башмаков довольно энергично объяснять, но, почувствовав неуместность такой живости, постарался придать голосу скорбную вялость. — Как будто его нет, сердца… и страх…

— Пили накануне? — посветлел врач.

— Немного.

— Утром похмелялись?

— Ну что вы! — вмешался Анатолич. — У нас никак нельзя. У нас хозяин. Заметит — выгонит.

— Раньше с вами такое случалось?

— Никогда.

— Ну что ж, — кивнул врач, — первый звоночек!

Он открыл чемоданчик, вынул ампулу, посмотрел на свет и щелчками изгнал жидкость из узкой горловинки.

— А шприц у вас одноразовый? — тревожно-мнительно спросил Башмаков.

— Конечно. СПИДа боитесь? Это правильно, — похвалил врач, надламывая ампулку. — СПИДа боятся все, а умирают совсем от других болезней. Как вас зовут?

— Олег Трудович, — подсказал Анатолич.

— Трудович? Хм… В первый раз встречаю. Индустриевич был — ущемление грыжи. Алла Пугачева была — внематочная с кровотечением… Другая, конечно, Пугачева, однофамилица. Чкалов был.

— Однофамилец? — полюбопытствовал Анатолич.

— Нет, Чкалов — это у него имя такое. Чкалов Харенович.

— Армянин, наверное? — предположил Анатолич. — У нас в части зам. по тылу был — Гамлет Отеллович!