Михаил Анчаров - Записки странствующего энтузиаста

С этим вступительным взносом я и пришел в Академию.

Мне, конечно, не поверили и посмеялись — кто же из-за такой ерунды, как вычисление конца света, принимает новую веру? Но это сейчас ерунда. А тогда верили специалистам по безумным идеям. Как и сейчас.

Но все же меня взяли на должность младшего антинаучного афериста — специалиста по «уголкам».

Дорогой дядя, «уголок» — это и не исследование и не творчество. Это здравый смысл. Но в эпоху поиска безумных идей здравый смысл и есть самая безумная. И вот немедленно по вступлении в должность я стал искать «уголок» Апокалипсиса, то есть то, без чего Апокалипсис был бы просто невозможен в принципе. И вот в этом укромном «уголке» я нашел профессора Ферфлюхтешвайна, без которого никто бы не смог произвести бомбу и все такое для конца света. У всех остальных гавриков — от уголовников до президентов — квалификация не та.

Почему же профессор на это пошел, почему, зная, что Апокалипсис лопнет от его, профессора, саботажа, он продолжал трудиться на благо конца света? Ответ я нашел в книжке американского философа. Когда он спросил об этом профессора, тот ответил: — Мне надо одевать Гертруду.

Гертруда была его жена. (См. Берроуз Данэм. Мыслители и казначеи. М., 1960, с. 14.) С этим открытием я не решился соваться никуда. Кто знает, у кого какие жены. Но я понял, что специалист — это тот, кто боится жены больше конца света. Почему специалист, который кормит, боится жены, которая только кушает, — есть тайна истории специализма. Но факт тот, что опасность Апокалипсиса происходит от бездарности кушающих, а не кормящих. А кто бездарнее женщины? Только другая женщина. Шерше, как велят, эту ля фам. А чего ее шерше, когда они — большая и лучшая часть населения. Господи, как я люблю женщин!

Женщины бездарны, потому что бездарно позволили себя держать в кабале и бездарно из нее высвобождаются. Бездарны они потому, что, зная жизнь лучше мужчин, они ничего не придумали, кроме мести мужчинам, то есть тщеславия.

Если мужчина видит красавца, он думает — ну и хрен с ним, зато я… и так далее… Но у любой женщины образ великолепной жизни — на рынке самцов стоить дороже всех. Когда это не так — она, так сказать, не до конца счастлива.

Мужчина, который хочет быть хотимей всех — смешон, а среди женщин это — звезда. Дорогой дядя, все, что я написал, есть чистая правда. Но самое поразительное, что если в этой тираде слово «женщина» заменить словом «мужчина», то не изменится ровно ничего.

И даже вопрос о том, кто у кого был в кабале и кто от кого высвобождается, тоже вполне неясен.

И выходит, что срок Апокалипсиса обратно пропорционален тщеславию его участников. Чем выше тщеславие, тем срок до конца света меньше. Это тоже «уголок».

Но, дорогой дядя, это очень уязвимый «уголок». Он не может устоять против хохота. Все остальные «уголки» могут, а этот — нет. И потому этот «уголок» маскируют, как могут. Но только хохотать надо всем миром.

В Академии мне сказали, что это крайний субъективизм и что если я хочу работать дальше…

А я сказал, а какая разница? Не все ли равно, какой «изм», лишь бы я его остановил, этот Апокалипсис?

Тогда мне сказали: «Ну и тщеславный ты тип, это подумать только! А в чем твоя идея? А ну еще раз…»

Дорогой дядя!

Может ли один человек отменить Апокалипсис? Я считал, что может, если придумает, как. Мой знакомый погиб в горном обвале, когда громко чихнул.

Если лавина скопилась — годится любой звук. Я шел пешком за город и нес железную кровать в сложенном виде. И вдруг заметил в поле девушку, которая хмуро собирала ромашки. Она была хмурая, понимаешь? Солнечный день, пыльное подмосковное небо и хмурая девушка собирает ромашки. Тут со мной произошло обычное. Я захотел ее разглядеть и, конечно, включился. Я, как бы от усталости, с грохотом уронил кровать на асфальт. Она оглянулась, сделала шаг, и я увидел, что она хромает. Платье у нее было — светлые цветы на темном фоне, легкое по жаркому дню, однако на ногах, чуть полноватых, были темные, но прозрачные чулки. Вообще у нее вид был какой-то переодетый. У нее была копна светлых волос, кое-как сколотых в тяжелый узел. И тут я рассмотрел в траве чемодан и понял — она устала его нести.

Могло быть много других версий, дядя, но я почему-то оказался прав. Я ее спросил, и она кивнула.

- Машина подана, — сказал я.

И стал раскладывать железную свою кровать, крашенную краской, которая когда-то была зеленой.

И только когда я привязал веревку и пошел по траве за чемоданом, я вспомнил, что на ножках кровати не было колесиков.