Юрий Поляков - Работа над ошибками

– Вы о реформе пришли разговаривать? – зловеще спросил Стась.

– Я мыслю комплексно, – сознался Расходенков с той продуманной раскованностью, какую наблюдаешь у телевизионных комментаторов. – Реформа начинается с учителя! И я не отделяю случившееся в нашей школе от…

– Реформой, Валерий Анатольевич, – перебил я, – могут назвать или не назвать какое-нибудь событие только потомки или историки. Все остальное – мероприятия… Конечно, за исключением денежной реформы…

– Странная позиция для советского учителя! – спокойно удивился родитель.

– Нормальная позиция, – на всякий случай уточнил я. – И нам, и вам ещё нужно заслужить, чтобы нашу сегодняшнюю работу назвали реформой.

– Боюсь, детям самим придётся вступиться за своё достоинство. По-моему, вы недооцениваете гражданской зрелости современных подростков! – предостерёг Расходенков.

– Боюсь, мы недооцениваем гражданской незрелости некоторых родителей! – в тон ему ответил я.

– Тогда нет ничего удивительного, что именно у вас в классе произошёл этот возмутительный случай. И дело тут не только в вашем скромном педагогическом опыте! – твёрдо глядя мне в глаза, сообщил принципиальный папаша. – Кстати, я навёл справки: из газеты вы ушли не по своей воле. Коллектив отторг!

«Коллектив отторг» – так говаривал мой бывший шеф о сотрудниках, которых выдавил из редакции. Фоменко слушал наши словопрения с недоумением: он ещё ничего не знал о письме, сочинённом этим криворотым златоустом.

– Кстати, Станислав Юрьевич, – Расходенков сочувственно посмотрел на директора, – в прошлом году я предостерегал вас, что Лебедев не способен работать с детьми, что он злобно необъективен. А вы, помнится, тогда поддержали Максима Эдуардовича. Кто же, выходит, прав?

– Оценки вашему сыну мы не повысим! – отрезал Фоменко. – Все, что могу сказать!

– Не надо передёргивать! – возмутился Расходенков, и его рот уполз куда-то за ухо. – Я вас ни о чем не просил и справедливого отношения к своему ребёнку добьюсь в другом месте! А мы, родители, так радовались, когда выдвинули молодого директора, но, видимо, бывают кадровые ошибки…

– Что вы имеете в виду? – на лице у Стася выступили пятна.

– Я имею в виду, Станислав Юрьевич, что в школе грубо попирается детское самоуправление, принимаются на работу учителя, не понимающие смысла реформы, наконец, доходит дело до рукоприкладства! Полагаю, соответствующие инстанции заинтересуются этой чудовищной ситуацией…

– Уходите! – закричал Стась, топая ногами. – Или я вас вышвырну вон!

– Удивительный такт! – усмехнулся папаша, вставая, и я понял, что даже вдвоём мы не сможем выставить его из кабинета. – Слава богу, в нашей стране к письмам трудящихся относятся с особым вниманием.

– Ну, и… – крикнул Стась, но я успел схватить товарища за руку, понимая, как он посоветует Расходенкову использовать будущее заявление в инстанции.

Когда мы остались одни, Фоменко подошёл к сейфу, вынул боржоми, сжевал какую-то таблетку и сказал:

– Удивительная сволочь! Восточной борьбой занимается! Все, что могу сказать…

– А почему, собственно, негодяй должен быть лысым, маленьким и суетливым? – удивился я.

– Вот собака! – не унимался Стась. – Торговаться пришёл! Письмами пугает… Письма он писать умеет, кляузник! Шумилина я предупрежу, а вот если он в райком партии побежит? – стратегически рассуждал мой руководитель.

– Не побежит, он поумнее ход придумал – от имени класса письмо в роно написал…

– Откуда ты знаешь?

– У ребят отобрал. На машинке отпечатано. Очень грамотное. Про тебя слова есть… Оказывается, ты поддерживаешь с Максом «внеслужебные отношения».

– Давай сюда! – Стась нетерпеливо протянул руку.

– Я им вернул.

– Зачем?

– Они мне сами отдадут! – неуверенно ответил я.

– Экспериментатор! Инженер детских душ! У кого письмо?

– Да пойми же, нельзя отбирать – Расходенков только этого и ждёт! Надо переубедить ребят…

– Письмо должно быть у меня, – непререкаемо ответил Стась. – Понимаешь? Делай, что хочешь – убеждай, разубеждай, переубеждай! – иначе будет скандал на весь город… Усвоил?

– Да. Но ты не вмешивайся! Я сам…

Фоменко выскочил из-за стола, повернулся ко мне спиной и с грохотом распахнул окно.

– Не учителя, а сплошные Макаренки и Песталоцци! – пробурчал разъярённый руководитель, когда я покидал комнату…

В школе кипела перемена: между резвящимися детьми с независимым видом дружинника прогуливалась дежурная по нижнему этажу Полина Викторовна, возле раздевалки, смущённо отколупывая от стены гусиную кожу краски, млел в обществе своей плечистой десятиклассницы Володя Борин, а прямо напротив директорского кабинета совершенно случайно фланировал Расходенков, и на его губах играла шпионская улыбка…