Юрий Азаров - Печора

— Вы стали ходить по домам? Это хорошо. Но у нас сложный контингент, да и время сейчас не из легких.

— Вы что имеете в виду?

— Нездоровые ходят слухи. Некоторые, воспользовавшись последними событиями, стали не нашу линию проводить. Нет, я вас ни в чем не обвиняю, но будьте осторожнее.

— В чём?

— Подумайте. Не торопитесь, а подумайте.

У меня создавалось впечатление, что Новиков меня о чем-то основательно предупреждает, а о чем, я не знал.

— Вы что-то хотите определенное сказать?

— У вас есть друзья, знакомые?

— Есть, а что?

— А как вы устроились? Квартира как?

— Квартира отвратительная. Холодина собачья. Соседи алкоголики.

— Я подумаю о квартире, — улыбнулся Новиков. — Вы подайте заявление в местком на улучшение.

— Я уже подавал. Отказали.

— Нет, вы теперь подайте. Я думаю, что местком должен решить положительно.

Я ушёл, и мне неспокойно было на душе. Что имел в виду Новиков. Кого он опасается и чего? Бреттеров? Рубинского? Геру? Я и не думал, что все так быстро перестроится в моих отношениях с Новиковым: иные проблемы придется решать.

Я читал Толстого и Достоевского и видел то, как и в чем был ограничен Макаренко, не принявший Достоевского, считавший, как и многие его современники, великого мыслителя создателем вредной «достоевщины», философии самокопания. Я вчитывался в содержание закона, открытого Фурье, закона притяжения как основы жизни. Я размышлял над тем, почему люди так тянутся друг к другу, так страстно спорят друг с другом, так страдают друг от друга: чем ближе, тем больше страданий, набрасываются друг на друга, как убийцы (поразили отношения Вронского и Анны), расстаются, и снова неудержимая сила закона притяжения влечет их друг к другу. Я мучился стремлением понять глубинный смысл потрясений героев Достоевского: что движет их страстями, какая неразрешимость вкручена в их ущемлённо-болезненный разум, какая кислота разъедает их совестливость.

Создавая с детьми, как мне казалось, новую систему отношений, основанную на самоуправлении, я входил в бурные потоки детских притязаний и страстей, иногда эти потоки пересекались, и нередко между детьми вспыхивали ссоры. Я видел их затаенные обиды, вероломства, предательства. Я хотел преобразовать мир детского общения, я постоянно сталкивался с тем, что мои дети говорили: а над нами смеются, мы одни как дураки занимаемся этим самым всесторонним развитием, работаем на фабрике, шьем себе рубахи и пишем стихи. Я понял: нужна более широкая социальная система, чтобы отдельный микроколлектив или личность ощущали влияние друг на друга.

Я рассказывал о своих замыслах Рубинскому. Он возражал. А однажды заметил:

— Руссо придумал самую гуманную теорию. Робеспьер, восприняв эту теорию, стал уничтожать не только врагов и оступившихся, но и самых преданных революции.

— Субъективный фактор, — ответил я.

— Нет. Робеспьер, как и его сообщники, не был нравственно подготовлен к демократическому устройству общества.

— Ты хочешь сказать, что и наш коллектив не готов к самоуправлению?

— Именно это я и хочу отметить. Я видел твой список совета: Чернов, Надбавцев, Шафрэнова. Как можно ставить у власти тех, кто не властвует над самим собой?

— Добавь еще: кто безнравствен.

— Добавлю.

— По-твоему, выходит так, что из замкнутого круга никак не выйти: демократия в детском обществе невозможна, потому что дети безнравственны, а дети безнравственны, потому что нет школьной демократии.

— Наконец-то ты четко сформулировал идею.

— Ты не учел самого главного. У педагогики нет выбора: она должна воспитывать хороших людей, и для этого необходимо демократическое устройство коллектива.

— Демократия как средство?

Я подумал. Я тогда еще не знал многих хитросплетений между средством, целью и результатом. Много времени спустя я лишь усвоил формулу: человек- всегда целы и никогда средство. А что такое коллектив? Это единение личностей, а не средств.

А тогда я сказал Рубинскому:

— Да, демократия является и целью, и средством, и результатом воспитания.

— Для тебя демократия синоним дисциплины, а не свободы.

— Только в рамках настоящей дисциплины может быть подлинная свобода личности.

— Дисциплина подавления, дисциплина в наручниках?

— Именно против твоего авторитаризма будет направлена дисциплина демократически устроенного коллектива.

— Это будет демократия Чернова и Шафрановой?