Андрей Ильин - Рассказы

— Ладно, забирай балалайку, — соглашаются братья, — все одно от нее проку в хозяйстве никакого нет.

Взял младший брат балалайку, у окошка сел, ногу на ногу закинул, голову склонил и стал пальцем по струнам тренькать.

Братья еще маленько пошумели, чугуны-ложки поделили и потащили отца на кладбище. Гроб несут, а сами на небо поглядывают — гадают, будет дождь или нет. Пропадет сено или выстоит? Донесли гроб, закопали по-быстрому, повздыхали да и в поле пошли. А крест да оградку ладить младшенького брата оставили. У него все равно ни хозяйства, ни забот нет — одна балалайка.

Поставил младший брат крест, поставил оградку, пот с лица утер и отправился на реку окуней ловить на ужин. Сидит на бережке, ноги в воду свесил, удилом дергает, окуней на кукан наздевывает. Солнце в спину печет, речка в камушках журчит, на лугу кузнечики трещат, перед глазами мотыльки-стрекозы туда-сюда мельтешат. Травой пахнет, ягодами и рекой. Хорошо.

«А батька ничего этого больше уже не увидит, не услышит», — думает младший сын, и от этого ему чуть-чуть грустно. Но все равно хорошо. Подергает окуней, упадет навзничь на землю, руки в стороны раскинет. Трава лицо щекочет, небо перед глазами синее, веселое, и кажется, что завтра все непременно хорошо будет, а сама жизнь длинной, длинной…

Вечером братья с поля вернулись, стали дом делить. Сруб по бревнышку раскатали, печь по кирпичику расколотили. И каждый себе по бревну унес и по кирпичу. Заложили новые девятнадцать срубов и перво-наперво заборами их обнесли. Хошь без стен, без окон, без крыши, а своя хата, свое хозяйство!

Когда последнее бревно сковырнули, нашли в земле полтинник серебряный, который еще отец отца на счастье под избу заложил. Стали полтинник делить и младшенького, Ваню, не забыли — дали пятак на чарку водки.

Сидят братья, каждый возле своего бревна, а возле них на узлах, на сундуках с добром жены и дети. Сидят, мечтают, какая у них жизнь распрекрасная выйдет при своем хозяйстве.

Час сидят, два. Уж вечер настал, занепогодилось. Ветер задул-засвистел. Дождь закапал. По земле лужи растеклись. Холодно, мокро. Хоть бы навес какой сколотить на четырех шестах. Но боязно свое бревно в общую кучу снести. Бревно — оно только с виду бревно, а на самом деле начало новой жизни! Как его лишиться?! Дети к матерям жмутся, озябли, зубами, у кого прорезались, стучат, а у кого нет — криком заходятся. А ночь дли-н-ная…

— Ну хоть печку давайте сложим. Похлебки горячей поедим, кишки согреем, — предлагает младший брат и тянется к кирпичам.

— Не трожь кирпичи! — кричат братья. — Не твои они! Мы, может, тех кирпичей да бревен двадцать лет дожидались, а ты их за здорово живешь хочешь в общую кучу снесть! Не бывать тому! — и бьют Ванюху по рукам.

— Я же для всех хотел, как лучше! — удивляется Ваня.

— А нам для всех «как лучше» не надо! Нам бы так лучше, чтобы каждому хорошо. Тогда мы тебе спасибо скажем и в ножки поклонимся.

— Чудаки вы, ей-богу! Если всем хорошо, значит, и каждому хорошо!

— Это ты брось! Все — это все, а каждый — это каждый. Так всегда было. Хорошего в жизни такая малость, что на всех, как ни растягивай, хватить не может.

— Да у вас же дети померзнут, — совсем удивляется младший брат.

— А это не твоя забота. Мы дождь переждем да зиму пересидим, а там такие хоромы отгрохаем — любо-дорого! Ты еще нашим детям завидовать станешь!

Плюнул Ванька на братьев и в трактир пошел.

А в трактире грязно и тепло. Народу битком набилось — не протиснуться. На лавках сидят, на столах сидят, на окошках, на земле, на собственных подогнутых ногах. Постные щи ложками хлебают, семечки лузгают, бражку пьют, усы ладонями отирают, жизнь ругательски ругают, смеются, ссорятся, обнимаются, плачут, в губы целуются, кости бросают, девок за ляжки щиплют — весело. Гул стоит, дым от самосада глаза ест. А в окнах темнота, капли о стекло, словно мухи, бьются и ветер в трубе воет, что волк голодный.

Втиснулся Ванька в уголок, согрелся, повеселел.

— Пить, есть будешь? — спрашивает хозяин.

— Буду, — отвечает Ванька и ест и пьет вволю на весь пятак, без сдачи.

А как бражки выпил — подобрел, соседей угощать стал. Соседи бражку пьют, сальцем закусывают, Ваньку похваливают, по плечу стучат, в грудь толкают, другом прозывают. От того Ваньке совсем хорошо.

— Раз вы такие друзья распрекрасные, я вам на балалайке сыграю, — говорит.

— Давай! — соглашаются друзья.

Берет Ванька балалайку и ну струны теребить-дергать.