Михаил Ардов - Цистерна

Прекратить! Замолчите!» А мы на него не глядим, идем себе да и поем… Так уж вот он разозлился — видит, ничего не сделаешь, повернулся, да и пошел обратно…

— Это им — что нож острый…

— Так-то сказывают, вольный свет будет существовать, пока три праведника останутся… И два останутся, все еще будет существовать. А когда один останется праведник, то уж на нем вольный свет не устоит. Погибнет вместе с грешным народом.

— Я так слышала, дескать, пока еще дети есть от венчаных матерей и пока поют Христос Воскресе…

— А вот говорят, ежели под Светлое Христово Воскресение в двенадцать часов прийти на кладбище, к родным-то могилам… А часы поставить по-церковному… Ровно в двенадцать часов приложи ухо к земле, к могиле, да и скажи: Христос Воскресе! И вот услышишь, какой гул пойдет под землей-то… Как мертвые-то тебе ответят: Воистину Воскресе!

— А то я еще слыхала, как идешь через кладбище, погостом…

— Погоди. Уж открывают?

— Открыли.

— Ну, поднимайся…

— Вставай.

— Пойдем с Господом.

— Ох, грехи наши…

— Господи Иисусе Христа, Царица Небесная, помилуй нас, грешных…

март 1971

Восемь часов вечера…

Еще совсем светло, а служба в церкви уже отошла, и на двух противоположных автобусных остановках тесными Группами толпятся, жмутся дружка к дружке прихожанки — аккуратные старушки, похожие на пингвинов темные одеяния, белые платки прикрывают голову и грудь… Они сутулятся, переминаются с ноги на ногу, поворачиваются разом, как по команде, и не лицом только, а всей фигурою…

А мимо них азартные, как завсегдатаи ипподрома, с сумасшедшими огоньками в глазах, стучат каблуками девчонки. Им некогда ждать автобуса, они спешат, спешат на танцы, каждая рассчитывает на чудо, на главный билет, на сказочного принца, который подойдет к ней в толчее жалкой веранды под завывания и уханье механической музыки…

И вечер проходит за вечером, принца нет, нет выигрыша, а они все идут, идут наряженные, причесанные, накрашенные, стучат каблучками, распространяя запах дешевых духов…

В создавшейся ситуации меня занимает, конечно, не то, по какой причине этот мой бывший сосед ушел от жены (или она сама его выставила). Совершенно непонятно другое: как он мог оставить здесь эту папку?..

Ну, предположим, он отчаялся, отрекся, отказался от этого замысла… Тогда почему не порвал, не уничтожил, не сжег все, чему поклонялся? (Почему не поклонился тому, что сжигал?)

Такое нельзя просто забыть у бывшей сожительницы…

Он исчез, провалился, пропал… А сам — задним числом — вывел меня из моей спячки, разворошил сонный муравейник моей памяти…

Я давным-давно ни о чем таком уже не думал, и у меня было весьма твердое ощущение, скорее, впрочем, подсознательное, что к прошлому уже нет возврата, что все забыто, мертво, придавлено стопудовым камнем…

А вот — поди ж ты — кто-то до сих пор бродит по городищу, разглядывает руины, ворошит кости и тряпье…

Неужели мертвых с погоста носят?

А коли пытаться вспомнить все, все — с самого начала, по порядку?.. Боже, что за жалкая добыча!.. Черепки на пожарище… Нет, щепочки на поверхности черного омута…

Дымок… Только что погасли огоньки на рождественской елке, каждая свечка испускает тоненькую струйку одуряющего запаха…

Трамплин… Дух захватывающий бугорочек на ледяной горке у Чистых прудов, по ней летишь на саночках, зажмурившись от страха…

Фраза из какого-то глупого диктанта: «Дитяте маменька расчесывать головку купила частый гребешок».

Я, например, начисто не помню уже лица моей няни… Нет, не Матрены, а первой няни — кормилицы… И почему-то запомнил на всю жизнь один из первых в нашей квартире электрических выключателей — эдакую мордочку… Рычажок мне представлялся носом, а головки двух винтиков — круглыми глазками… Рычажок вверх, нос получался курносый — лицо славянское. Рычажок вниз лицо семитское…

А няня у меня была очень набожная и почти всякий день водила меня в какую-то свою церковь, как я понимаю, тайно от моих родителей.

И церковь эту я помню, и как мы входили в нее с улицы, и на вид она была очень темная и древняя, и был всегда полумрак, и были цветные огонечки лампад, и как все это было таинственно после светлого дня…

Мне, наверное, было года четыре, когда она взяла меня в первый раз на вынос Плащаницы. Я помню свечки, свечки в руках у всех, все лица возбуждены и каждое высвечено отдельно, и взоры все обращены в одну сторону…