Иван Комлев - Ковыль

Дома Егор Кузьмич выставил бутылку в шкафчик и кошелёк выложил туда же. На вопрос своей Дарьи, откуда, мол, такая вещь, ответил коротко:

– Нашёл.

Ему казалось, что он в этот день и без того говорил слишком много, и потому объяснять что-либо ещё жене счёл излишним.

Дарья была у Сбруева второй женой. Первая, которая вместе с Егором Кузьмичом мыкалась по жизни почти сорок лет, родила ему и вырастила трёх сыновей и две дочери, умерла три года назад. Егор Кузьмич как раз перед тем вышел на пенсию и не знал, с чего начать новую жизнь. Начинать пришлось с похорон.

Дети их давно жили отдельно своими семьями и не часто наезжали в гости, но на похороны явились все, за исключением старшего, Дмитрия. Дмитрий погиб в сорок четвёртом, жениться до войны не успел, так что и внуков по линии старшего сына у Егора Кузьмича не оказалось. Остальные прибыли с жёнами, с мужьями, с ребятишками. Что-то, стало быть, стронулось в душе каждого; мать для них значила гораздо больше, чем можно было думать по их отношению к ней в то время, когда она была жива.

Егор Кузьмич хоть и был в горе, но этот момент отметил про себя – на будущее. При всём при том, что он считал нормальным, что дети чужеют с возрастом, ему стало понятно в те нелёгкие дни: старики впадают в детство не столько повадками и капризами, сколько возрастающей зависимостью их от детей, пусть даже дети далеко и никакой помощи не оказывают. Важно отношение, связь душ, которая, может быть, ничем внешне и не проявляется. Отцы и дети словно меняются местами с течением времени, и он, всё ещё крепкий здоровьем мужик, не исключение. Уже не он на них, а они на его жизнь посматривают чуть снисходительно, словно свысока. Но связь была, и это запало в сердце Егора Кузьмича чувством глубокого удовлетворения.

Бобылём Сбруев прожил чуть меньше полугода. Мог бы и вовсе оставаться один, хозяйство было невелико: поросёнка кормил и куриц держал, а корову они со старухой извели раньше, когда дорогой Никита Сергеевич объяснил, что коммунизм уже не за горами, надо избавляться от личного хозяйства и налечь на общественное, тогда всего станет вдоволь. В общем, плохо было с сеном, стало ещё хуже. Отвели Бурёнку на убой. Да если б и корова была, то и с ней управился бы Егор Кузьмич, доить он умел с детства. И всё же почувствовал вскоре Егор Кузьмич, что дом без хозяйки вроде как покосился и запаршивел, хотя никаких видимых признаков в подтверждение своим ощущениям он не обнаруживал. И сам он внутренне как бы пошатнулся.

Зашла как-то раз к нему Сазониха, старуха с соседней улицы, попросила:

– Егор Кузьмич, дверь в хату у меня совсем уже не закрывается, выручи, а?

Сходил, сделал. Недели не прошло, опять заявилась, лагушок ей позарез понадобился:

– Кузьмич, сделай Христа ради!

Понял Сбруев, куда дело клонится, но смолчал. А бадейку Сазонихе собрал. В третий раз пришла, когда он стирать устроился, нагрел перед тем воды в печке и подступил к корыту.

– Давай я тебе постираю, – предложила настырная баба.

– Хм, – ответил Сбруев, не отрываясь от дела.

Сазониха ему не нравилась. Не потому, что жилистая и высокая, почти с ним вровень, а потому, что очень уж болтливая она была. За длинный язык и склочный характер её прозвали Сводней; бывало так, что из-за куриного яйца, найденного под плетнём, с соседкой сцепится ругаться и при этом третью, непричастную к случаю, бабу в бучу втравит. Одной слово скажет, другой – два, глядь – те уже настропалились друг против дружки и поссорились. Когда помирятся после, то никак не припомнят, с какой стати сыр-бор у них разгорелся. Случалось, Сводня и соседа мужика со своей женой в раздор введёт, если кто-нибудь из них что-нибудь ей не так, по её разумению, сказал.

Выстирал Егор Кузьмич сам постельное бельё, нательную рубаху и порты, да и рассудил, что дело это, стирка, всё-таки бабье, а скандалить ему с Сазонихой не из-за чего. Встретил её случайно на улице, вместо ответа на приветствие сказал своё:

– Гм…

Она услышала в интонации его голоса что-то новое и явилась следом, предложила:

– Возьми ещё рупь, а то за лагушок я тебе поскупилась.

Он кивнул на шкафчик, положи, мол, туда.

Вечерело, пора было ужинать. Егор Кузьмич поставил на стол большую кастрюлю со щами, которые он варил себе на три дня, из буфета достал две миски и вопросительно посмотрел на гостью.

Засиделись дотемна. Сазониха рассказывала уличные новости, немного о своём житье-бытье, Кузьмич слушал. Уходя, она поинтересовалась: