Ирина Муравьева - Веселые ребята

— Брось, Митя, — слабо возразил Томкин отец, но, словно тоже поддавшись какому-то гипнозу, маслянисто заблестел кончиком длинного и тонкого носа. — Без нас разберутся, о’кей? Ступай маме помоги, Тамуся.

— Стоять! — прикрикнул разведчик, когда вспыхнувшая Томка хотела было выскользнуть из кабинета. — А ну иди сюда! И ты иди, — приказал он Орлову, — давайте руки!

Это, конечно, была шутка. Разведчик шутил, и Томкин отец, который был тут же, под развешанными на своей кожаной стене саблями, тоже шутил, но что-то раздразнило их подскочившее от коньяка и шампанского воображение, потому что, когда разведчик взял в свои сухие смуглые ладони сразу же вспотевшую Томкину ладошку и вложил ее в широкую и спокойную руку молодого Орлова, Томкин отец вдруг жадно приоткрыл от волнения рот и не возразил ни слова.

— Мы вас благословляем, — сказал разведчик Митя, — живите дружно. Распишетесь после выпускного бала. Когда у вас выпускной-то?

— Через два года, — усмехнулся Орлов.

— Нормально, — сказал разведчик, притянув к себе Томку. — В Америке только так и обручаются. За два, за три года. А уж потом только свадьба. Поздравляю.

И поцеловал Томку в переносицу.

— Мы тебе поможем с МИМО, — сказал он Орлову, — фамилию мне свою скажешь, я там замолвлю… Как фамилия?

— Орлов, — сказал молодой Орлов.

— Ну и хорошо, Орлов, — усмехнулся разведчик Митя, — надо помочь будет, Андрюха. Э-эх, хороша парочка! Жаль, чтобы мимо… В жизни ра-а-аз бывае-е-ет восемнадцать ле-ет…

Ночью он не мог заснуть. Перед глазами плыли скрюченные розово-черные цыплята табака, ваза с мокрой и крупной красной икрой, потом костлявое плечо Митиной жены Ляли. От всего этого он отмахивался, чтобы скорее, скорее, как в любимом кинофильме, который сто раз видел, скорее доплыть толчками своего неистово бьющегося сердца до остро наточенной сабли на кожаной стене, хищно заблестевшего носа у Томкиного отца и услышать, как сквозь вкусный сигаретный дым усмехается глуховатый голос разведчика: «Как фамилия? Орлов? Ну и хорошо, надо помочь…»

Он не в силах был лежать на своем диванчике, вскочил, подошел к окну, распахнул форточку. Небо было усыпано звездами так крупно и размашисто, словно чья-то порывистая рука не захотела сдерживать себя и одним движением выбросила из горсти все, что в ней было: большие и малые созвездия, отдельные огни, блестки и какие-то, словно бы жасминовые ветви, полные ослепительных белых, жгучих цветов. Ему вдруг показалось, что еще немного, и он услышит громкую музыку, рвущуюся оттуда, с этого полыхающего неба, у него захватило дыхание, но вместо музыки раздался сперва гладкий смех Томкиного отца, потом слова «затекать стала», обращенные этим отцом к его же собственной руке. Он закрыл форточку, потому что ему вдруг сразу стало холодно, но еще постоял у окна, глядя вверх. Заслоненное стеклом небо перестало переливаться, и белые ослепительные цветы, похожие на жасмин, исчезли.

«Я женюсь на Томке и буду жить в ихней квартире, — вздрогнув, подумал он, — предков же все равно не бывает в Москве, они все время в Швейцарии, домработница только…»

И тут же вспомнил о своих — матери и бабушке Лежневой. Что-то прощально отозвалось у него внутри, как будто мать и бабушка Лежнева остались на берегу, а он несся в открытое море на ревущем катере.

— Ну и что? — вслух прошептал он, скривившись от стыда. — Если я не смогу их туда забрать, я все равно буду им все это давать. Фрукты эти и торты. Всю вкуснятину. Я что, их брошу, что ли?

Чтение собственных литературных произведений вслух было недавним изобретением неутомимой Галины Аркадьевны. Тот, кто категорически не умел ничего сочинять, обязывался тем не менее отсиживать положенный час и принимать горячее участие в обсуждении. Каждую неделю, в понедельник, оба восьмых класса собирались вместе, и начинался урок под красивым названием «Повести наших лет».

Сегодня была очередь Тамары Ильиной. Весь день, с самого утра, Ильина дрожала от волнения, не пошла в столовую на завтрак и плохо написала диктант.

— Ну, — сама почему-то волнуясь, сказала ей Галина Аркадьевна, — ну, читай.

Ильина облизнула слипшиеся губы и умоляюще посмотрела туда, где должен был находиться Орлов. Сердце ее колотилось, в глазах прыгали разноцветные точки, поэтому Орлова она не разглядела, но разглядела что-то большое, белое, с нахмуренными бровями и, догадавшись по приятному запаху знакомого пота, что это именно Орлов, чуть не расплакалась.