Ирина Муравьева - Веселые ребята

— Она ведь на работе, — чувствуя, как заколотилось сердце, ответила бабушка Лежнева. — Она через полчаса придет. Вы присядьте, пожалуйста.

— Замечательно, — кивнул он и, видимо, растерявшись оттого, что бабушка Лежнева молчит, громко спросил про молодого Орлова: — А парень ваш где? Сын? В пионерском лагере, что ли?

— Болтается, — грустно махнула рукой бабушка Лежнева. — Никого не слушает. Возраст. И, конечно, без отца. Вы меня понимаете…

— Никогда не знаешь, что к чему, — угрюмо ответил отец Валентин, — никогда. Потому что сейчас такие отцы, что лучше бы они поменьше вмешивались.

«Говори, говори, — подумала про себя бабушка Лежнева, — не будь тебя, так она, может быть, и встретила кого-нибудь, может быть, и замуж… А так — что? Всё псу под хвост!»

— Вы ведь действительно веруете? — спросил вдруг отец Валентин.

— Верую, — встрепенулась бабушка Лежнева.

— Позвольте мне вам один вопрос задать. Как истинно верующему человеку.

Он напряженно посмотрел на нее. Бабушка Лежнева опустила глаза.

— Вы мне скажите: ощущаете вы Господа Бога нашего когда-нибудь? Так, чтобы рядом с вами? Чтобы никакого, — он повысил голос, — никакого сомнения в том, что рядом?

Бабушка Лежнева помолчала.

— Я вам так скажу, батюшка, — усмехнулась она наконец, — мы с мужем когда-то давно, в другой, можно сказать, жизни про это же самое говорили. Муж у меня человеком умным был, головастым. Сердце очень доброе. — Она быстро взглянула на батюшку. Отец Валентин сидел, свесив голову на грудь, дышал тяжело, как мамонт. — Муж тогда так сказал: есть люди дурные, и я их никаким образом любить не могу. Есть люди вообще мертвые. От них тоже надо подальше.

Он поднял на нее свое красное, расползшееся лицо:

— Мертвые?

— Мертвые, — вздохнула она. — Внутри у них мертвечина.

— Я ведь вас не об этом спросил, — раздраженно сказал он, — не о людях.

— А вы погодите, — совсем тихо перебила его бабушка Лежнева. — Мы с вами среди людей живем. Я иногда смотрю на кого и думаю: «До чего дурен! Сколько такой всего понаделает!»

— Ну? — Воспаленными глазами отец Валентин впился в ее старенькую шею.

— Так вот вы мне скажите: если я так людей сужу, это что значит? Значит, что я в Бога не верую? Или как?

— Говорите, говорите, — кивнул отец Валентин, словно начав о чем-то догадываться.

— Потому что если я так про людей нехорошо думаю, то какая же это вера? Это ведь значит, что я с Его волей несогласна? Или на этих людей не Его воля была? А чья тогда?

— Ну, чья… — сморщился отец Валентин. — А этот-то? Этого вы забыли?

— Этого? — тонким, как проволока, голосом повторила бабушка Лежнева. — Вот вы мне сами и назвали! Вот кто нас в покое не оставляет! Вот кого мы каждый день рядом чувствуем! Этого! А Он, — она подняла к потолку морщинистые веки и глубоко, всей своей костлявой и вытертой грудью, перевела дыхание. — Он редко сам приходит. Нас к себе ждет.

Отец Валентин передернулся.

— Нет, батюшка, — прошептала она, — я не о смерти сейчас. Я про жизнь. Он нас внутри жизни к Себе ждет. А мы как на углях. Нам не до Него. Больно далеко к Нему пробираться. Душа устает очень быстро. Вот мы и выдыхаемся. Тогда для этого уж совсем, можно сказать, полное раздолье. Бери нас тогда голыми руками.

— Погодите, погодите, — заторопился отец Валентин, — вы мне говорите, что если, значит, я этого чувствую и знаю доподлинно, когда именно этот ко мне пристает, то я тем самым подтверждаю, что я именно в Бога и верую? По-вашему, значит, пока я внутри себя границу между Ним и этим провести в состоянии, я, значит, еще могу себя верующим человеком числить?

— Да ведь вы, батюшка, священник, вам сомневаться…

Бабушка Лежнева хотела что-то еще важное произнести и уж сложила было для этого бледные свои губы, как вдруг в коридоре включилось радио и тугой, горячий, как свежеиспеченный батон, голос популярного любимца публики Эдуарда Хиля во всю силу запел:

Забота у нас простая, забота наша такая:

Жила бы страна родная, и нету других забот!

И сне-е-ег, и-и-и ве-е-етер!

И-и звезд ночно-о-й па-а-алет!

Меня ма-а-ае сердце в тре-евожную даль за-а-вет…

Слезы закапали из глаз бабушки Лежневой.

— Видите? Вот у них, — она всхлипнула и быстро, крепко вытерла глаза передником, — вот у них какая забота! И никаких других нету! А он у нас мальчик, да без отца, да с этими вот песенками… Что с ним будет?

— У него мать есть, — с усилием сказал отец Валентин, — она умная.

— Да что мать! — бабушка Лежнева махнула по своей привычке рукой. — Про его мать вы, батюшка, мне-то не говорите, у нее у самой жизнь покалечена. Мы ведь с ним про самые главные вещи помалкиваем. Зачем его баламутить? Вся школа — атеисты, а наш что, белой вороной будет? Тоже ведь неспокойно.