Юрий Азаров - Новый свет

Надо сказать, что дети чувствовали эту целевую программу Волкова. Впрочем, он не скрывал ее от ребят.

Поразительно — дети своим родовым человеческим состоянием чуют тех, кто воспринимает мир окружающий, как они, дети, хрустально-звонко и солнечно-светло. Незамутненный язык Волкова, разумеется когда он был трезв, звенел под аккомпанемент детских вздохов, удивлений, восторженностей. А Волков, даже когда смешное рассказывал, не смеялся: брови сомкнуты, тонкие черные губы стиснуты, голос — то шепотом, то буен, то скрипкой нежной полоснет по сердцу интонация, а то оглушит вдруг так, что вздрогнешь под его огненным взором пронзительных черных глаз, как литаврами перед самой физиономией, — и снова шепот, только без техники всякой, а на нутре, без игры, без мимики вроде бы, а на самом глубинном переживании — точно из той пьяной своей грязи он драгоценные алмазы вытаскивал и высвечивал ими перед изумленностью детской.

— Душа у ясеня чистая и тонкая — это нежный юноша с голубыми глазами. Послушайте, — и он притрагивался к тонкой ясеневой веточке. — А обидишь ясеня, так заплачет дерево, — и резкое движение — тонкая ясеневая пластиночка заплакала так жалостно, что слезы заблестели на глазах у малы-шечек, да и сам Волков погрустнел, точно его, а не ясеня обидели, загрустнел с оттенком злобности своей, будто крикнул: «Не сметь ясеня обижать! Не дам, сволочи!»

— А душа у тополя чуть взрослее ясеневой, и глаза зеленые, волосы каштановей. Он не даст себя в обиду, он устал от стройности…

— А душа у дуба так могуча и крепка, что к нему все тянутся — все деревья разные. Потому как вынес он на своем веку всего, потому и сердце бьется так у дуба, — и Волков крепко стучал по дереву, и дерево грозно стонало, точно предупреждая о грозе. — Напомните, — продолжал Волков, — я вам сказку о дубе расскажу: а теперь послушайте, угадайте дерево.

Волков смешал палочки за спиной и приготовился. В тишине точно иволга запела.

— Это ясень! — крикнул Коля Почечкин.

И снова удар, и детское ожидание звонкой трелью разбито.

— Это тополь… — сказал Саша Злыдень. — Он стройный и сильный.

— А теперь сказку расскажу вам. Видите, дуб рядом с лиственницей стоит среди обгорелых сосен. Вот о нем расскажу. Только сядьте поближе.

Не мог объяснить, да и не пытался объяснить Коля Почечкин, почему он любил эти таинственные минуты, когда Волков обращался к детям с такими словами. Он втискивался в середину скамьи, а если не было там места, то садился на пол и располагался у ног товарищей, занявших место на скамейке. Коле нужны были во что бы то ни стало три вещи — видеть лицо любимого учителя, ощущать тепло товарищей и еще, конечно, чтобы Эльба была рядом, тут же, у ног, чтобы можно было чувствовать, как бьется ее сердце, как она спокойна с ним, с Колей Почечкиным, который никогда не даст собачку в обиду. Коля Почечкин иной раз даже не вслушивался в содержание сказки, а каким-то особым чувством улавливал ее трагизм, что-то в нем самом соединялось с рассказом учителя, он находил в сказке что-то такое, что объясняло ему и его собственную жизнь, и жизнь прекрасного отца, который вот так нелепо ушел от него, и жизнь товарищей, и жизнь Маши Куропаткиной, которая сидела сейчас рядом и которую он очень любил.

А Волков между тем рассказывал:

— Черный хмурый Дуб одиноко стоял среди беспечных, изнеженных Сосен. Он знал, за что его ненавидят Сосны. Они умирали на его глазах. Чахли. Желтели. Их струпья чернели по всей поляне. А он живет. Может быть, сто лет, а может быть, тысячу.

Но разве он виноват в этом? Разве Сосны не знают, что все его братья давно погибли? А как их морили! Обливали холодной и горячей водой. Топили в пруду. Сдирали кожу. Пытали огнем.

Вот уже сто лет, а может быть, тысячу Дуб не смыкает глаз. Ни днем ни ночью. Он знает, что Сосны давно сговорились уничтожить его. Каждое утро они просыпаются с этой мыслью. Они зеленеют от злости. Летом и зимой.

Дуб не хотел с ними связываться. Он опускал свои корни все глубже и глубже. Днем и ночью он рыл себе убежище. Пока не достал влагу из самого Сердца земли. Сосны этого не знали. И это была единственная радость старого Дуба.

Да! В нем билось Сердце земли. Поэтому он был сильнее бури, сильнее молний.

Несколько раз, отчаявшись, он сам хотел умереть. Подставлял молниям свою могучую грудь. Пытался схватить ее тысячами своих ладошек. Но молнии, глядя в его бесконечно печальные глаза, шарахались в сторону — и тогда сгорали, как мотыльки, жалкие Сосны.