Макс Нарышкин - Downшифтер

И я даже дернулся, когда понял, что замарал ей безупречно чистую щеку своей масляно-бордовой лапой!

Она жива! Она жива! Она просто без сознания!..

Заметавшись с ней, находящейся в обмороке, на сиденье, я понял, что попытка выйти через дверь столь же немыслима, как попытка выйти через ветровое стекло. После всех кульбитов и сальто-мортале кузов авто превратился в объект, достойный пристального внимания Пикассо. В нем не было ни одной правильной линии, и единственное, что не пострадало при аварии, была ручка переключения передач. Она в неизменном виде лежала между моим затылком и разорванным в клочья подголовником. О том, чтобы открыть дверь, не могло идти и речи.

Легкий треск пронзил мои уши и наполнил сердце трепетом. Не может быть… Трепет превратился в ужас, он разорвал сердце и проник в душу!

Я знаю, с каким звуком воспламеняется струйка бензина, когда на нее попадает искра от короткого замыкания!!

— Все будет нормально, Лида, — уверенно заявил я ей, бессознательной, сам же в этот успех ни на йоту не веря. — Мы сейчас выйдем. Ты помнишь, как я смотрел на тебя в нашу первую ночь?.. — спросил я, прицелившись и врезав головой в боковое стекло своей двери. — Это было неспроста. Когда в дом к старому козлу приходит богиня, козел превращается в Пегаса и начинает хлопать крыльями, делая между тем вид, что ничего не произошло… — Выдавив затылком то, что осталось после осыпания каленого стекла, я стал лихорадочно стягивать с рук куртку.

Девушка, лежащая у меня на коленях, несказанно мне мешала, но я раздевался, даже не думая сдвинуть ее с места. Мне казалось — она сейчас проснется, испугается и заплачет. И я погиб. Да и двигать, признаться, было некуда. Справа ее, лежащую на моих коленях, подпирала дверь, слева дверь подпирала меня. Тот, кто имел обыкновение в восьмидесятых целоваться в телефонных будках, меня поймет.

Я старался оттянуть тот момент, когда до моего обоняния донесется знакомый запах горящего на свежем воздухе топлива. Я молил непонятно кого, чтобы он не появлялся вовсе, но непонятно кто мне в мольбах отказал. Букет из вони горящего бензина и дымящегося автола прокрался в мои ноздри, заставляя мозг работать в аварийном режиме.

Мною овладело отчаяние…

Мне не под силу было ни просунуть Лиду в узкий помятый просвет рамки окна, ни выбраться первым, чтобы после вытянуть ее. Я словно был на последнем издыхании без акваланга на дне мелкой речки, с пристегнутыми к гире ногами.

Жизнь — вот она. Я могу даже протянуть руку в окно, чтобы пощупать этот свободный, пропитанный моросью воздух. Но я не могу ею воспользоваться. И на коленях моих лежит некто, дороже кого я не имел за все свои двадцать восемь лет.

И тут я увидел то, от чего шкура моя заходила ходуном, — да простят меня мастера современной прозы за такую ремарку! — в десяти метрах от изувеченной «Волги» стояло никак не меньше десятка зрителей, один из которых даже ел мороженое!..

Они с невозмутимым спокойствием смотрели то на меня, беспомощного, словно рассуждая, удастся ли мне просунуть в окно свою девку или нет, то на корму «Волги», просчитывая, успеет ли девка выпасть из окна раньше, чем машину разнесут в клочья сорок литров неэтилированного бензина.

— Да что ж вы стоите, православные?! — взревел я больше от ярости за людское скотство, чем от страха за наши с Лидой жизни. — Помогите же, мать вашу!..

И случилось чудо. Все бросились к машине. Я люблю свой народ за понимание и выдержку. Мы готовы встать как один и умереть в том же порядке, лишь бы нашелся тот, кто определил старт этой компании.

«Волга» занялась в тот момент, когда я был уже на земле. Раздался первый хлопок, предвестник хлопка основного — это превратился в клуб пламени фильтр очистки топлива, и я посмотрел на продолжавшую лежать в салоне Лиду. От страшной смерти ее отделяло ровно двадцать секунд. Столько времени требуется огню, чтобы воспламенить сочащийся всеми пробоинами бак…

Толпа как по команде ринулась от машины. Даже несведущие в устройстве двигателя и топливной системы граждане провинциального городка догадались, что вспышка — последнее предупреждение.

Дико заревев, я нырнул в салон, рассекая себе затылок об острую, как бритва, сломанную кромку двери, и схватил Лиду так, как хватает рассеянную косулю разбуженный в январе медведь.

Мгновение, другое — и ее голова вместе с беспомощно вытянутыми руками показалась на улице.

Еще секунда, и я выдернул ее по пояс.