Макс Нарышкин - Про зло и бабло

Выпучив глаза, Говорков выставил руки перед собой и покачал головой:

— Два человека, которые менее всего были приближены к истине! И ты посмотри, что из этого вышло!..

— Вы правы, вы совершили ошибку, Говорков, — Я не хотел больше открытий. Они мне были ни к чему. — В первую очередь вам следовало позаботиться именно о юристах. Pisces natare oportet…

— Что он сказал?! — взревел Говорков, метнувшись к моему никому не нужному начальнику.

— Рыбе нужно плавать… — прошептал тот.

Говорков нахмурился и вернулся к моему стулу.

— Что вы имеете в виду? — схватив меня за волосы, он задрал мое лицо вверх.

— Вы ошиблись, Говорков. Вам не нужно было искать хороших юристов. Вы даже не представляете, как крепко ошиблись… Потому что… Потому что вам нужно было искать преступника, а вы полгода и кучу бабла спустили на поиск порядочного человека.

Глянув не на меня, а на начальника юротдела, и глянув как-то странно, почти убежденно, он приказал:

— А теперь освободите их.

— Владимир… — двинулся в его сторону Старостин.

— Отпустите, отпустите… Теперь все неважно.

Старостин безжизненным движением головы кивнул охране, и вскоре мы стояли на ногах.

И когда было объявлено, что мы уволены и можем идти на все четыре стороны, командированный в Мордовию вдруг сломался пополам и ухватился за край стола. Через мгновение он с недоумением на лице выпрямился, но тут же его снова согнула неведомая сила. Пав на колени, он пополз к выходу, словно там было свежего воздуха больше, чем здесь.

— Гад… — прохрипел он, вращая выпученными глазными яблоками, начавшими терять цвет. — Тварь…

Удивительно, что не удивился происходящему только Говорков. Он почесал висок мизинцем, обернулся и сел на край столика напротив начальника юротдела.

— Вы не справились, Старостин.

Президент дернулся к Говоркову всем телом, пробормотал заготовленное: «Молчанов…», но тот остановил его жестом руки.

— Мне неинтересен Молчанов. Это вы не справились, Старостин. Вам было вверено бесценное, вы держали под контролем тысячи человек, но прокараулили одного сукина сына. И вы будете наказаны, Старостин. Приблизительно так же, — и он кивнул на извивающегося в судорогах старшего из юристов. — Вы все будете наказаны. Идеальная корпоративная система не терпит ошибок.

— Молчанов сказал, что…

— Мне неинтересен Молчанов. Потому что он уже наказан.

Мне пришлось еще дважды прокрутить эти слова в голове, чтобы до конца понять их смысл. Когда же понял, перед моими глазами поплыли круги.

— Мерзавец! — выбросив вперед руки, я постарался вцепиться ему в горло, по которому вверх-вниз ходил острый, как кукиш, кадык. — Чтоб ты сдох!..

После инъекции мне хватило одного удара. Стоявший рядом с Говорковым охранник выбросил вперед руку, и я, дернув головой, рухнул на пол. Меня душило бессилие.

— Остановите его!.. Остановите!

Но меня никто не слышал. Я уволен, а голос отработанного натемпила никого не интересует.

Посмотрев на пистолет, Говорков тряхнул его, словно собирался выбить патрон.

— Чекалин обречен. Все эти месяцы он будет думать только о смерти.

— Но Карина! — вскричал Старостин, который сходил с ума, не понимая поступков человека, без которого не мог ступить и шага.

— Какой-то благодетель позвонил в милицию и сказал, что в четырнадцатой квартире умирает женщина. Что ее держат в качестве заложницы. Карина перевезена в Склиф и скоро умрет. Вы все будете за это наказаны. Наказан буду и я. И теперь мне наплевать на все, что будет с вами, этой компанией и этим миром…

Я бы не смотрел на это, если бы знал наверняка, что он на это способен. Но именно оттого, что мне и в голову не могло прийти, что Говорков на это способен, я досмотрел сценку до конца.

Ствол пистолета погрузился в его рот до самой спусковой скобы, после чего грянул выстрел.

С каким-то спокойствием, даже равнодушием, я посмотрел, как мозги Говоркова влипли в стену и стали сползать по ней, как улитки, и только потом взглянул на лица присутствующих.

Больной раком безработный Герман Чекалин прошел мимо всех и вышел на улицу.

Она встретила меня гарью. Мне было душно.

Вчера случилось забавное событие, разбавившее мою пресную жизнь. Я шел по улице, поглядывая на то, как небольшой, почти карманный кобелек пытается взобраться на гигантскую, ленивую от жары суку. Асфальт парил, а солнце палило так, словно отыгрывалось за неудачи весны. Заниматься любовью в такую погоду, да еще в шубе, на мой взгляд, несерьезно. Но кобелек так истосковался по ласке, словно час назад прибыл со своим капитаном из дальнего плавания. Он выловил где-то кавказскую овчарку смешанных кровей, и теперь привел ее на Союзный проспект, чтобы на фоне музея Наивного искусства реализовать свои фантазии на практике. Не знаю, как он ее убалтывал и что при этом обещал, но овчарка согласилась и теперь смотрела на мир уставшими от возражений глазами, словно лаяла: «На, подавись!» Кобелек прыгал и прыгал, было очевидно, что если бы это продолжалось еще часа два, он приловчился бы и свой план претворил в жизнь. Но овчарке это надоело. И тогда кобелек сделал невозможное. Запрыгнув овчарке на спину, он принялся за то, за чем, собственно, ее сюда и заманил. Под аплодисменты нескольких стоящих на остановке мужиков овчарка убежала вместе с любовником.