Макс Нарышкин - Про зло и бабло

«Значит, — подумал больной, — старухи вызвали еще и психолога». Нынче это модно. Все помешались на приватизационных чеках, психологах и прочем, без чего в прошлые годы без труда обходились. Он должен отвлечь умирающего от заглядывания в могилу до того момента, как приедет священник. Но психолог в такой ситуации вряд ли станет улыбаться, да еще саркастически. Несмотря на то что боль затаилась, как после укола, каковые, кстати, на больного действовать уже перестали, Старостин радости не чувствовал. Такое уже было — вот, кажется, пришло избавление… И сразу после этого, словно насмехаясь, тело снова начинает заходиться в судорогах.

— Кто вы? — прохрипел Старостин, дыша неприятным запахом давно не чищенных зубов. Постель его, пропитанная потом, давно не менявшееся белье, немытое тело — букет этих категорически невыносимых для носа обывателя запахов гостя, как видно, не отпугивал. Напротив, он подтянул стул еще ближе к больному и теперь находился от него на расстоянии не более метра.

— Дайте мне вашу руку, — не церемонясь, гость вынул из кармана несессер, и, когда распахнул его, Старостин увидел в нем аккуратно прижатые резинкой несколько заполненных шприцев.

Даже не чувствуя, как игла входит ему под кожу, больной заплакал от бессилия. Сколько и чего ему уже только не кололи…

— Чувствуете, как замерла ваша боль? — спросил черный и чуть дернул веком. — А сейчас она угаснет совсем. Быть может, не навсегда, но на время нашего разговора точно. Терпеть не могу, когда в мои доверительные беседы вмешивается кто-то третий.

И Старостин, еще мгновение назад плачущий оттого, что умирает, а священника все нет, расправил на лице морщины и прислушался. Боль действительно ушла. Она покинула тело больного, прихватив и тревогу, и слабость.

Проведя рукою, чего не мог делать уже около двух недель, по собственному телу, Старостин поднес руку к лицу и несколько раз сжал ладонь в кулак. Боль, как бывало ранее, не захлестнула. Напротив, внутри умирающего словно кто-то отвернул завинченный до этого момента краник, и внутрь его истощенного болезнью организма полилась живительная влага. Старостин явственно ощущал, как она торопится по сосудам, как проникает, приятно холодя, в каждую клетку тела, как насыщает силами легкие, уже почти погибшую печень, как заставляет работать почки. Старостину вдруг захотелось в туалет, что было тоже удивительно. Последний месяц он мочился в стоящее рядом ведро, а после, когда уже стал не в силах поворачиваться на бок, а старушки забывали подниматься наверх, ходил прямо под себя. Сейчас же случилось чудо. Старостин почувствовал срочную необходимость подняться и направиться в туалет, расположенный на втором этаже.

— Эка вас понесло! В туалет… — заметил гость, из чего Старостин заключил, что мыслит в присутствии постороннего вслух. — В углу комнаты стоит ведро, Сергей Олегович. Меня не затруднит отвернуться.

Когда больной снова оказался на кровати, лицо его уже было налито свежестью и покрыто румянцем, который половина докторов назвала бы больным, а вторая половина нездоровым.

…никогда не были для Старостина важны. В детстве он растратил слишком много времени на то, чтобы читать по ночам при свете фонарика, укрывшись с головой одеялом, на котором стоял штамп детского дома. Уже потом, став зрелым человеком и уже порядком подпортив себе зрение, он стал склоняться к тому, что по ночам нормальный, почитающий Бога человек должен спать, а не заниматься делами, не соответствующими тьме. Но сегодня, когда случилось самое настоящее чудо, а это было именно чудо, он вдруг почувствовал невероятное желание выговориться и открыть перед ночным посетителем душу.

— Вы — бог, доктор! — заявил он, не зная, чем еще выразить свою признательность. В спасение верилось пока слабо, чего там — вообще не верилось, но возможность пожить прежней жизнью еще пару дней давала надежду, что еще не все кончено.

— Помилуйте, — поморщился обаятельный гость, — я всего лишь облегчил вам самочувствие, так неужели я после этого непременно тот, кем вы меня нарекли?

Старостин смутился, потупил взгляд и забормотал что-то про ЮНЕСКО, какое-то золото, и вообще речь его была настолько сумбурна, что избавитель улыбнулся.

— Вы поименовали меня богом, а между тем, насколько мне известно, почитаете Иисуса Христа. В этой связи позвольте полюбопытствовать: как вы собираетесь служить двум богам, когда известно, что делать это не столько невозможно, сколько безнравственно?