Макс Нарышкин - ИМ ХОчется этого всегда

— Что это? — Старик, поддернув штанины, присел рядом.

— Туфли ремонтировали?

— Два дня назад. Знаете, я привык к ним, почти новые… Но вот подметка у каблука что-то отслоилась…

— Снимите.

Старик молча сел на пол и стянул с ноги левый туфель. Я выхватил его из рук, посветил лампой на подошву и улыбнулся. Наверное, хищно, потому что Старик встревожился.

— В чем дело?

— Гвоздик на вашем каблуке чиркает металлические вкрапления в мрамор пола. Совсем недавно натирали пол, все следы стерты, но нас интересуют не отпечатки. Пыль за сутки легла на химию и покрыла царапины от женских каблучков покрывальцем микронной толщины. И все свежие царапины сейчас сияют куда ярче вчерашних. Вы помните, во что была обута Тая?

— Туфли со шпильками.

— Не просто в туфли со шпильками. А со шпильками на металлическом ходу. Так, попробуем поиграть в сыщиков.

Одинаковые по размеру и форме царапины, самые свежие и сияющие, очерчивали курсивом весь коридор этажа, двери которого умная Таечка вскрыла одни за другими. Но, вскрыв все по кругу, она совершила ошибку. Ей следовало разуться. А она в тех же туфлях вернулась к кабинету номер 212.

— А я думал, вы умеете только гайки закручивать… — пробормотал Старик, с недоверием посматривая на детектор.

— …Однако не хватит ли на сегодня, Женя?

Она подняла на него удивленный взгляд.

— Еще пятнадцать минут, Игорь Игоревич…

— Я чудовищно устал, Женечка. — Он откинулся на стену и прижал затылок к холодной «шубе». «Шуба» — так, кажется, арестанты называют грубо положенный на стену бетон, она помнила это после интервью с человеком, которого держали в Лефортове девять месяцев. Но тогда условия немного отличались от сегодняшних. Интервьюируемый находился за решеткой с палец толщиной, и на всякий случай Жене прислуживал надзиратель.

— Да, конечно, Игорь…

Он открыл глаза и посмотрел на нее грустным взглядом.

— Ни черта-то у меня не выйдет. Глупо все как-то заканчивается…

— Вы о чем?

— О жизни своей. Совсем недавно казалось — вот она, только началась… И словно все перечеркнулось. Одним движением. Кому это угодно, скажите, Женя? Богу? Ведь все, что происходит, подчинено законам божьим. Значит — богу? Но тогда вопрос — а за что он так со мной?

Если бы она знала… Образ этого рано ставшего мудрым мужчины плохо вязался с тем, о чем писали СМИ. Выкладки в Интернете тоже рисовали мрачные картины, и Лисин представал там в виде кровавого, очумевшего от праздности жизни монстра с влажным топором в руке.

Что он, вообще, хочет? Она до сих пор не могла найти ответ на этот простой вопрос, а он, как она ни просила, не собирался говорить. Минувшей ночью Женя лежала в кровати, смотрела в черный потолок и пыталась поставить себя на его место. Если бы ей понадобилось вызвать к себе журналиста, точно зная, что совсем скоро состоится суд, то зачем ей это могло бы понадобиться? Подумав над этим еще раз, она решила прослушать сегодня записи их бесед еще раз.

— Вам принести что-нибудь?

— То, что я хотел бы, вы вряд ли принесете, а то, что вы, Женя, принести в силах, у меня есть. Так что не теряйте время на частности.

Она подумала, что и в этих словах может быть что-то важное. Нет, определенно, нужно все тщательно прослушать…

— До завтра, Игорь Лисин.

— Я буду ждать вас, Женечка.

Он сказал — Женечка.

Боше требовал, значит, нужно повиноваться. Она приехала в редакцию и долго говорила с ним о Лисине. Боше заметно нервничал. Весть о том, что его журналистке разрешили разговаривать с Лисиным, быстро облетела московские издания. Говорят, уже были попытки договориться о встрече с Лисиным, но начальник «Матросской Тишины», узнав о том, что из вверенного ему заведения собираются делать Дом журналиста, рассвирепел. Говорят, он даже выставил у входа дополнительную единицу охраны, чтобы та отпугивала приезжавших репортеров.

— Женечка, пора бы уже начать писать и править, — настаивал по истечении каждых десяти минут Боше. И это «Женечка» она воспринимала уже по-другому. То есть не трогало. — Нам нужен этот материал, сама понимаешь.

Она понимала, но писать раньше, чем договорит с Лисиным, не собиралась.

— К чему такой практицизм? — удивлялся он. — Начни работу, а потом по ходу будешь менять, если понадобится.

Она предложила послать для заключительных встреч Трекалова, и Боше чуть остыл. «Пусть эта упрямая девчонка делает то, что считает нужным, — подумал он. — Забрать у нее материал и передать другому для шлифовки никогда не поздно. Хотя нет… Не поздно, но опасно. С этой красавицей нужно быть помягче… А, пусть делает, что считает нужным!» На том он и закончил размышления о статье.