Генрих Ланда - Бонташ

В один из последних дней декабря, забежав в институтский буфет, я увидел Виту, разговаривавшую со стоявшими возле прилавка подругами – и она, увидев меня, подняла брови точно таким же движением, как я когда-то на лестнице курсов. Я взволнованно купил два пирожка с повидлом и выбежал прочь. Но в этот же день подошёл к ней и сказал:

– Я уезжаю, Вита, в Москву на практику, на два месяца.

– Вот как! А я поеду туда на каникулы.

– У вас там есть родственники?

– Да, дядя.

– Каким же образом, если можно..

– У вас будет телефон, там где вы будете жить? Тогда я позвоню вам.

– Нет, телефона не будет. Может быть, вы скажете адрес вашего дяди?

– Я не помню точно: Комсомольская площадь 2, квартира 12 или 19, не знаю…

– О, этого вполне достаточно! Ну, до свидания.

На проспекте было очень красиво: всё засыпано пушистым снегом, белые деревья стояли абсолютно спокойно, так поздно в этом районе почти не было прохожих. Мне почему-то стало необходимо сейчас же, здесь, на улице, подойдя к фонарю, вынуть из кармана пиджака смятую бумажку и посмотреть на наспех записанные на ней обрывки слов и цифры: "комс. пл 2 12 (19)". Я посмотрел, посмотрел, спрятал бумажку снова в карман и побрёл дальше.

На следующий день я встал в десять, весь день сидел за проектом. Третьего числа вечером мы сдавали проект и оформляли документы для отъезда на практику. Вечером пятого числа мы, пять человек, выехали из Киева в Москву, на два месяца практики в Экспериментальном научно-исследовательском институте металлорежущих станков.

27 февраля.

И вот теперь кончается Москва. Помню, как последние дни в Киеве думалось об этом времени, когда на новом месте начнётся всё наново, за каждым действием не будут тянуться из прошлого длинные нити, уже образовавшие путанное, а если присмотреться, то никчемное и бессмысленное, кружево мелких событий минувшего. Всё это было в миниатюре репетицией настоящего, уже неумолимо близкого, отъезда – и складывание чемодана, и перспектива работы на новом месте, ожидание встреч с новыми людьми, улаживание всех дел здесь, дома, и даже с трудом подавляемое мамой огорчение из-за долгой разлуки.

Всё это было, и вот – в кармане билет на Киев, 2-го марта, в час дня. А в душе – хаос. И опять все надежды на новое место и обрыв всех ниточек.

Как убог Киев в сравнении с этим величественным городом, где самые заурядные вещи в силу своей массовости и своих масштабов приобретают формы, буквально поражающие впечатлительного провинциала, обращающего внимание на то, что даже не зацепит взгляда остальных. Широчайшие асфальтовые улицы-реки, по которым, словно чайки над водой, скользят бесчисленные машины – во всеобщем неумолчном и оглушающем грохоте; лавины людей, затирающих автомобили у переходов и заставляющие их просто останавливаться после напрасных попыток хотя бы "ползком" пробраться сквозь толпу; а при закрытом проезде у перекрёстков автомашины собираются в громадные стада, среди которых мамонтами возвышаются троллейбусы и автобусы, и потом они, хлынув неудержимым потоком, несутся по шесть в ряд, словно свора собак, сверкая никелированными пастями, – чтобы снова прочно стать у следующего светофора; узенькие улочки шириною в двенадцать шагов, дома на которых увешаны целой галереей табличек учереждений всесоюзного значения, улочки, на которых в два сплошных ряда стоят легковые машины; входы в станции метро, где по вечерам в восемь часов выстраиваются целые толпы назначивших свидание; чтение в автобусах, в троллейбусах, на эскалаторах, в очередях, сидя, стоя и во всех прочих положениях; и над всем этим – величественные и благородные здания самых разнообразных и зачастую разношёрстных архитектурных форм, старые, но не утратившие в своём облике мужественной силы, и новые, кажущиеся совсем древними – так они вросли в свои места; следующим ярусом поднимаются фантастические контуры высотных зданий, раскинувшиеся прямо в небе, совсем нематериальные в туманной дымке морозного воздуха и разрушающие все и всяческие ощущения перспективы. Выше уже одно только зимнее солнце, блеклое и вытесненное на задний план, солнце, на которое свободно можно смотреть.

И единый логический центр всего, могучий полюс, начало и конец – ни с чем не сравнимые кремль и Красная площадь со сросшимися с ними в единое целое мавзолеем, Василием Блаженным, историческим музеем и мостами.

А где-то в пучине этого макрокосмоса – я, со своими маленькими делами и переживаниями. Устроившись жить в чистенькой полуподвальной комнатке в Никитниковом переулке, ездил на Калужскую заставу, где в отделе токарных станков ЭНИМСа под руководством лауреата Сталинской премии Е.Г.Алексеева полтора месяца занимался проектированием абсолютно химерной вещи – станка для обточки длинных валов с самой немыслимой многорезцовой гидрокопировальной головкой. Однако несколько недель напряжённой работы мышления в направлении сугубо конструкторском плюс просмотр большого количества журналов на соответствующую тему, а также даже те немногие указания и беседы, на которые раскошеливался Алексеев – всё это, несомненно, принесло пользу и сделало вклад в дело создания молодого инженера из неопытного и пока ещё весьма беспомощного мальчика.