Анатолий Приставкин - Судный день

– Ну? Ну? Что отвечает Силыч-то? – спросил кто-то, хихикая.

– И Силыч отвечает… Рога… Это, мол, его интимное дело…

Тут влетела в цех Ольга Вострякова.

– Сидите? – спросила, а у самой рот до ушей. – Ничего не знаете?

– Знаем, – пробурчал Силыч, которому помешали дослушать историю, нарушив под самый финал. – Из прорыва вышли…

Швейк добавил:

– И милиция помогала!

– Да нет! Нет! – произнесла Ольга, сияя, из нее так и рвалось, и никак она не могла высказаться. И вдруг произнесла так, будто до самой только дошло: – Ребята… Ведь победа…

Так оно прозвучало для них для всех первый раз.

А потом каждый из услышавших сам попытался произнести это слово. Но не так, как прежде, когда его ждали и когда оно выходило как бы вопросительно, а по-новому, будто бы пробуя его на вкус и понемногу с ним сродняясь, находя свою собственную, личную в нем интонацию.

Победа. Победа. Победа. Победа. Победа. Победа. Победа.

Вот столько раз его повторили. Это слово пришло не извне, а родилось внутри каждого, и потому оно стало сразу своим, обозначающим самое откровенное в жизни, до конца ее. У каждого не только само слово, но и сама Победа была своя, хотя и общая со всеми. И никто, наверное, еще не догадывался, что теперь оно будет звучать для них всю жизнь, ибо сам день, которого они еще не знали, не видели, станет для них одним из самых дорогих и близких дней… Чем далее во времени, тем глубже, сильней для его понимания.

Сейчас же этот день никак не осознавался в исторической перспективе, а казался лишь границей, за чертой которой заканчиваются все в мире страдания, все потери, все смерти, а начинается новое, которому, хоть оно и мир, но нет реального названия. Мир – уж слишком просто и обыкновенно, а то, что будет, будет, ясное дело, необыкновенно и прекрасно.

Люди из цехов валили на улицу, ослепленные ярким днем, оглушенные собственным сердцебиением, сливающимся с тактами яростной, гремевшей будто с небес музыки.

Кто пережил Победу, тот не может не помнить, что день этот с утра был особенный и даже воздух был особенный, он искрился золотом и полыхал солнцем.

И те, кто появлялся на улице, выходя из домов, тоже изменялись, становились иными, в их глазах, в жестах, в настрое возникало торжественное и ликующее и наступала особенная близость между каждым человеком и всеми остальными людьми.

Они стояли за воротами: Силыч, Швейк, Костик вместе с милиционером и вся остальная смена.

Стояли и щурились, потому что они еще не жили при Победе и не знали, как при ней живут.

Какой-то пацан гнал мимо тряпочный мяч, играя сам с собой и делая самому себе пасы.

Все вдруг уставились на него, на его ноги, ловя мгновения этой странной игры, про которую они, казалось, навсегда забыли.

И вдруг кто-то, опомнившись, завопил:

– Подкинь!

Бросились к мячу, сняв его с ноги пацана, и погнали по лужайке, поднимая столбом пыль.

– Пасуй!

– Вдарь!

– Подкинь!

– Мочи!

– Мазило!

Милиционер не отставал от других и тем более от Костика, которого ему следовало сторожить. Где-то на подходе к импровизированным воротам он рассерженно закричал:

– Подсудимый! Отдай мяч! Я кому говорю… Отдай!

Откуда-то появилась Лялька.

– Ребята… Возьмите меня…

Силыч коротко, но выразительно взглянул на нее и промолчал.

– Возьмите… меня… Я же первая принесла Победу!

– Обвинительница! Ольга Викторовна! – сказал Силыч громко, указывая на нее ребятам и как бы представляя.

– Но я же Лялька… Я же Гаврошик…

– Ах, Лялька!

– Да, да!

– Ладно, – разрешил Силыч. – Становись, Лялька, в ворота и защищайся. – А ты, Костик, будешь ей бить!

Ольга попыталась торговаться, но все прикрикнули на нее, и, поняв, что ее взяли, почти взяли, она встала в ворота, надев чей-то от солнца картуз. Рядом стоял мальчик, хозяин мяча, и просил ее:

– Теть, я этот угол держать буду…

– Держи, – кивком разрешила она и поплевала на руки.

Костик разбежался – все смотрели и все понимали, что это за поединок, который они сами организовали – и дал по мячу так, что Лялька упала, не взяв мяча, а мяч, взвившись в воздух, улетел в глубину леса.

Игра продолжалась, но милиционер уже отвел Костика в сторону и приказал идти за ним.

– Куда идти-то? – спросил Костик.

– Не знаю, – ответил милиционер. – Велели на суд приводить…

– А будет? Суд-то?

– Кто же его отменит? – резонно произнес милиционер. – Без суда в нашей жизни нельзя.

– Сегодня?