Илья Эренбург - Падение Парижа

– Куда?

– Не знаю. Вам видней. В комендатуру, к стенке, в яму, черт вас побери!..

Немец молчал. Андре продолжал ругаться. Наконец немец сказал:

– Почему вы меня обижаете?

– Вас нельзя обидеть. У вас танки – раз, бомбардировщики – два, пулеметы – три, автоматы – четыре и ваша тупая голова – пять. А что у меня? Вот этот крюк… Ведите меня, или я вас задушу.

– Мне некуда вас вести. Я даже не знаю, зачем я к вам пришел… Очевидно, вспомнил – и потянуло. Сегодня лейтенант мне сказал, что я плохой немец. Странно. Может быть, завтра меня расстреляют…

– Вот как… – В голосе Андре не было ни удивления, ни сочувствия. Он, раздосадованный, пожал плечами: он ждал смерть, а вместо нее оказался ихтиолог с переживаниями. – Что же вам не нравится? Харчи? Или боитесь, что вас скушают рыбки в Ла-Манше?

– Не умею объяснить. Что мне не нравится? Мои соотечественники в Париже. Мне не нравится, что я у вас… вот в этой шинели…

– Угу! Вы ведь эстет. Пепельные тона и прочее… А вы понимаете, сударь, что я француз?

– Понимаю. Это и мешает мне говорить. Я думал, что мы люди одной культуры. А между нами ров. Не знаю, чем его можно заполнить…

– И я не знаю. – Голос Андре стал мягче. – Должно быть, кровью… Без крови здесь не обойдется…

– Разве ее мало?..

– Много, но не та… А теперь уходите.

– Я знаю, что должен уйти. Все это очень неуместно. Мой визит глуп. Я вам задам сейчас дурацкий вопрос… Почему-то меня это мучило… Относится к грамматике. Эта улица называется Шерш Миди, то есть «ищу полдень»… Почему?

– Так звали когда-то нахлебников – искали, где бы пообедать задарма. Вроде вашего Гитлера. А имя хорошее. Ищу полдень… Только улица не искала… Здесь здорово спали, ставни закрыты, перины. Улица искала полночь… И вот пришли ваши…

– Вы думаете, мне легко? Нельзя жить, как мы живем. Нас все ненавидят. Я шел вчера по улице Монж. Навстречу шла женщина. Увидела меня и шарахнулась – как от смерти. Я лично никого не убивал, но это не имеет значения. Я мог бы сказать: виноват Гитлер. Это самое легкое… Но это неправда – виноват и я… Нужно сделать выводы… Постараюсь. До свидания.

– Прощайте. Может быть, завтра вы окажетесь хорошим человеком, но тогда я вас не увижу. Теперь честность приходится доказывать кровью, вот какое подлое время! И ничего нельзя понять… Зачем вы пришли сюда? Вздор! Будь вы коммунист – дело другое. Эти могут что-то сделать. У нас они чуть было не победили. А теперь – Тесса и ваш лейтенант… Но что вы будете делать? Вы – один в поле. Впрочем, и я один. А вместе нас не двое, вместе мы ноль. Между нами жизнь. Если вы хороший человек, вы меня не осудите за то, что я вас плохо принял… Вы были немцем из Любека. Чудак. Пили кальвадос… А теперь вы серо-зеленый… Все дело в Париже…

Немец ушел, и Андре как-то сразу забыл о нем – будто никто не приходил. Прошелся несколько раз по мастерской. Голубые сумерки ввалились в окно. Пейзаж висел против окна, и Андре, остановившись, глядел: карусель, каштан, фонарик, тень вдалеке. Это было тоже четырнадцатого июля… Жаннет тогда еще улыбалась. Париж еще танцевал, ходил с флагами, надеялся… В другой жизни… А написано хорошо. Это его лучшая работа. Это и есть Париж. Париж остался. Сожгут музеи, уничтожат картины – все равно Париж останется.

Андре улыбался. Он подошел к окну. Улица Шерш Миди. Закрыты наглухо ставни, а на фасаде, как всегда, черные переплеты. В чердачном окне мертвый цветок. Бродят голодные коты, и плачет цветочница, кричит новорожденный. Улица Ищу Полдень… А полдень я найду, обязательно найду: свет и праздник в небе – мед, маки, лазурь – Париж днем…

Он не слышал, как, надрываясь, кричал громкоговоритель: «Заходите в дома! Время! Время!»

Август 1940 – январь 1942