Корреа Эстрада - Дом с золотыми ставнями

– Как отдохнули, мама?

– Хорошо, как всегда; а где Энрике?

– На складе, принимает груз сахара из Лас-Каньяс.

– Присядешь со мной попить кофе, детка?

– С удовольствием, мама, и посплетничаем, как всегда.

Она расставляет приборы и разливает кофе – густой, черный, с шапочкой пены и без сахара – на мой вкус, а вкус мой всем хорошо известен, и Сили раскрывает, взяв с подноса, коробку свежих шоколадных конфет.

У невестки смуглая кожа, тонкие черты лица, изящные руки и прямые черные волосы чистокровной испанки. У нее-то еще хорошо различим первоначальный цвет волос, но, пожалуй, только по этому признаку можно заподозрить двадцатилетнюю разницу в возрасте. А вот чему мне так и не удалось выучиться за всю долгу жизнь бок о бок – это изяществу ее манер.

Кажется, одно и то же движение – взять с подставки кофейник, наклонить его над чашечкой, налить до золотистого ободка и снова опустить на подставку – но у нее получалось иначе, чем у меня. Никто этого не замечал, сын говорит, что мне все мерещится, но я думаю не так. Это врожденный аристократизм девочки из хорошей семьи. А что касается вашей покорной слуги – ах, что уж! Есть две вещи, которым, хоть убей, не научишь негритянку: не крутить задом при ходьбе и красиво разливать кофе по чашкам.

Впрочем, я-то тоже из хорошей семьи и могу к случаю похвастать и чистотой крови и благородством происхождения. Я чистокровная йоруба, или, как говорят на этом острове, лукуми, и по мне, это ничуть не хуже, чем чистокровная испанка или англичанка. Я дочь кузнеца Огеденгбе из славного города Ибадана, и, право, на мой взгляд, это не менее благородно, чем быть дочкой капитана жандармерии испанского короля, как сеньора Сесилия Суарес, в замужестве Вальдес. Она единственная в доме не имеет примеси черной крови. У всех остальных, у любого взятого наугад сорванца из разноцветной ватаги в патио в жилах течет многократно разбавленная, перемешанная и от этого лишь веселей играющая кровь йоруба – моя кровь. Что с того, что в смуглянке Хасинте ее лишь шестнадцатая часть, а в младенцах, что сопят там, в тени, еще меньше. А что проку в чистоте крови вообще?

Разве что похвастать к случаю.

Какой нежный вкус у этих конфет – словно свежие сливки в шоколаде. А потом кофейная пенка так приятно горчит на языке.

– Мама, вы будете на пятнадцатилетии Эсперанситы?

– Нашей скороспелки? Непременно, я еще потанцую с ее женихом – если она не пообещает устроить сцену ревности – Фи, мама, из-за какого-то огрызка…

– Не скажи, не скажи, детка, мне он огрызком не кажется.

– Однако он такой тихоня, он, мне кажется, слишком почтителен и застенчив. Надо больше уважать себя, даже перед старшими.

– Нет же, детка, он просто оторопел при виде меня, старой карги. Где ж ему догадаться, что я еще красотка хоть куда!

– Мама, но Эспе такая бойкая девица, он очень бедно смотрится рядом с ней.

Ах, судьба, какими хитрыми кругами ты ходишь: что есть, уже было, а будет то, чему быть – или не так?

– Мама?

– Я просто вспомнила еще одну парочку, когда бойкой девушке достался такой же вот огрызок. Уж куда как бойка была, и что из того? Просто она заставила мужа стать побойчее в конце концов.

– Понимаю, в чей огород камушек. Но разве можно сравнивать – другие времена, другие обстоятельства.

– Можно, можно. Всегда сваливают на время и на обстоятельства. У тебя были свое время и свои обстоятельства, у них тоже есть свое время и свои обстоятельства, а на наши им давно наплевать. Им сейчас…

Шаги и голоса послышались в проходе, и желание поворчать испарилось, едва ввалились на веранду двое моих парней – Энрике и Филомено, с шумом, разбудившим младенцев, которых тотчас унесли, приветствовали меня, придвинули сидения. (Подвинься, сестрица, – это Филомено Сесилии, "Душечка, этот шкаф тебя не задавил?" – Энрике ей же, "Если я шкаф, ты, пожалуй, пузатый комод!", на что последовал крепкий тычок под ребро).

И вот оба брата сидят напротив меня с кофейными чашечками в руках и продолжают шутовскую перебранку, в которую я уже не вслушиваюсь. Мне незачем слушать, мне достаточно видеть всех троих, таких – честно сказать – старых, седых, морщинистых, потому что Энрике восемьдесят, а его жене и брату по семьдесят семь, – моих детей и друзей, спутников мытарств и скитаний, с кем вместе – плечо о плечо – докарабкались до счастья, до вот до этой чашечки кофе в кругу тех, кто дорог, в своем доме, на своей земле, когда душу не гнетут ни тревога, ни отчаяние, – только мир и любовь.