Альва Бесси - И снова Испания

Я смотрел на серранские окорока, свисающие с потолка кафе, как вдруг Хаиме спросил меня:

— Что вы разглядываете?

Я показал.

— Сильвиан помешана на них.

— Мы подарим вам один, — сказал он, — и вы повезете его домой.

— Prohibido{ [68] Запрещено (исп.). }, — сказал я. — Это ввозу не подлежит.

— Почему?

— Откуда я знаю? — ответил я. — Факт есть факт. Как и то, что вы можете поехать на Кубу, а я нет.

— В будущем году мы, наверное, увидимся, — сказал Хаиме. — Мы собираемся поехать на Кубу и в Аргентину, на родину Марты, и в Мексику, и в Голливуд… и к вам.

— Прекрасно.

Он взглянул на меня и сказал:

— Не надо так грустить.

— Я не грущу.

— Грустите, — повторил он. — Вы думаете, что больше никогда не вернетесь в Испанию.

— Не вернусь.

— Почему?

— Много причин. Во-первых, я люблю ее, но и ненавижу. Во-вторых, я здесь как дома и в то же время несчастен. В-третьих, я слишком стар… и у меня нет ни гроша.

— Ну, это уже не просто грусть, это жалость к себе.

— Eso es{ [69] Вот именно (исп.) . }.

— Такому человеку, как вы, не пристало себя жалеть.

— Конкистадор! — воскликнул я. — Ведь я — из другого времени, из другого мира, из другой истории. — Хотелось добавить: вы родились в 1936 году, а я едва не погиб в 1938-м. «Это не твоя вина, что ты не погиб, — прошептал мне на ухо знакомый голос. — Тебе не в чем себя винить».

— Если не засидимся допоздна, — услышал я Хаиме, — я отвезу вас в аэропорт.

— Чудно, — ответил я, хотя знал — никуда он меня не отвезет.

В аэропорт в десять часов вечера меня отвез Пило, и всю дорогу я думал о том, как меня тянет остаться в Испании, но еще больше тянет прочь отсюда. В каком-то смысле я и вправду родился в этой стране двумя годами позже Хаиме, и в каком-то смысле лучшее, что во мне было, умерло здесь в том году. Мы с Сильвиан не побывали и в половине тех мест, которые мне хотелось посетить вновь; мы не повидали и десятой доли того, что я хотел и надеялся увидеть. Вскоре после приезда Сильвиан сказала: хорошо бы снова вернуться в Испанию, но туристами, мы бы наняли автомобиль и объездили всю страну. Потом, в Марокко, она заявила, что никогда больше не вернется ни в Испанию, ни в Марокко.

Сильвиан хорошо знала юг Испании, я же не был ни в Малаге, ни в Севилье, ни в Аликанте. В конце 1938 года я провел пять недель в Кастилье, между Арагоном и Каталонией. Там было что посмотреть: Авилу, Валенсию (где мы провели всего четыре часа по дороге в Альбасете), сам Альбасете и базу в Тара-соне, Кордову, Алмерию, Кадис и Бадахос, Саламанку, Овьедо и другие баскские и астурийские города, Гвадалахару и Толедо и, конечно, Мадрид.

Представьте себе, что вы сражались за Республику, чье сердце три долгих года билось в Мадриде, и никогда его не видели! (И вот вы наконец едете туда, но для чего — провести ночь в гостинице «Карлтон»!)

— Я надеюсь много уснать, как делать фильмы, — сообщил Пипо, когда мы приехали в аэропорт, — потом приду в Голливут.

— Прекрасно, — сказал я.

— Если я прихожу в Голливут, я вам свонит.

Я записал ему наш адрес и номер телефона, а потом объявили мой рейс, и он ушел. Я вспомнил, как перед выездом из гостиницы говорил с Хаиме по телефону. Невозможно было понять и половины из того, что он сказал; он тараторил по-французски, будто по-каталански, и пытался сказать кучу вещей одновременно, а я повторял:

— No comprendo. Je ne comprends pas. Plus lentement, s'il te plait{ [70] Не понимаю (исп.). Не понимаю. Пожалуйста, помедленнее (франц.). }. Не так быстро!

Уже на борту «Иберии» я подумал: а что же будет дальше? Глава «Пандоры» сам признался в разговоре, что «навел некоторые справки»; стало быть, если он знает обо мне достаточно, скоро из министерства кинематографииили откуда-нибудь еще позвонят молодому режиссеру Камино и скажут: что ж, объяснитесь.

— Это, конечно, была моя прихоть — тащить вас сюда, — как-то сказал он мне. — «Пандора» решила, что я сошел с ума.

Не знаю, что подумают о нем в министерстве: сошел с ума или что-нибудь похуже. Поверят ли они в столь фантастическое совпадение, если я сам не могу в него поверить? И не получится ли так, что из-за самой личности иностранного соавтора Камино все мои добавления в сценарий будут вырезаны? Если в испанском фильме нельзя сказать, что во время гражданской войны было «так много убитых» или «по правде говоря, после войны всем нам пришлось несладко», пройдет ли текст, который я написал для первой встречи двух американских докторов, для сцены в Корбере, в психиатрической клинике, в эпизоде со священником, с Хасинто?