Мария Елиферова - Смерть автора

Как известно, человек, называющийся Мирославом Эминовичем, никому не открывал своего адреса; однако профессиональному журналисту не пристало терять надежд. Я вооружился всеми публикациями нынешнего года, где упоминался Мирослав Эминович, и вскоре мне посчастливилось обнаружить, что его костюм сшит на Риджентс-стрит. Я потратил около часа, обходя портных на этой улице, и в конце концов нашёл упомянутого в интервью Айзека Райхмана, любезно сообщившего мне, что костюм цвета гречишного мёда отослан по адресу… скажем так, которого я совсем не ожидал услышать. Скажу только, что указанный мне дом располагается в одной из самых неопрятных и сомнительных частей Саутворка. [9] Саутворк — район Лондона к востоку от Лондонского моста. — Прим. ред. Дело в том, что герой моего репортажа взял с меня слово не раскрывать его адреса, и у меня есть основания это слово сдержать.

Дом, о котором дальше пойдёт речь, поразил меня тем, что казался совершенно нежилым. Он как будто не ремонтировался лет двадцать; штукатурка почти полностью сошла, некоторые нижние окна без стёкол и крест-накрест забиты досками. Палисадников в этом районе не бывает вовсе. Не обнаружив на двери ни электрического звонка, ни даже дверного кольца, я решился ударить в дверь каблуком — она и так уже была облупившаяся. Я стучал несколько раз, но никто не откликался. Я удивился, что у приличного человека, каким, по моему разумению, был Эминович, нет даже горничной, которая могла бы объявить его отсутствие. Я начал было думать, что меня разыграли, но любопытство и желание довести дело до конца взяли верх надо мною. Найдя в одном окне нижнего этажа расшатавшиеся доски, я вынул гвозди с помощью карманного ножа и пролез внутрь.

Едва я спрыгнул на пол, поднялось такое облако пыли, что мне с трудом удалось подавить приступ кашля, который бы наверняка меня выдал. Однако я решил не отступаться и выяснить, может ли кто-нибудь жить в этом доме. Помещение, где я очутился, было кухней; к моему разочарованию, всё выдавало, что ею много лет не пользовались: даже в посудной мойке лежал толстый слой пыли. Я чувствовал, что надо мною подшутили глупейшим образом. Машинально, в раздумьях, что делать дальше, я выглянул за дверь кухни и вздрогнул от изумления. Пол в крошечном холле был наспех выметен, а к стене прислонены щётка и совок.

Дом, очевидно, был не столь пуст, как казался. Поколебавшись, я стал подниматься наверх. К несчастью, старая лестница, построенная, вероятно, немного спустя после коронации покойной Виктории, [10] Королева Виктория взошла на престол в 1837 г. Домов этих лет в настоящее время в Саутворке не сохранилось. — Прим. ред. ужасно скрипела; я уже опасался быть услышанным и спуститься назад не вполне традиционным способом. Но всё указывало на то, что хозяин дома, по-видимому, отсутствовал. На верхней лестничной площадке я нашёл дополнительное подтверждение тому, что дом обитаем: через перила свисало шёлковое кашне яркой восточной расцветки. Я понюхал ткань, чтобы определить, какими духами пользуется мой таинственный незнакомец — это сказало бы о нём многое. Но от шарфа не пахло духами; я почувствовал лишь слабый невнятный запах чего-то нагретого и вселявшего тревогу. Я перешагнул лестничную площадку и вошёл в комнату.

Это, вероятно, был кабинет владельца дома; он был столь же пылен и обшарпан, как и все помещения, но в нём находилось немного мебели — хотя и старой, но всё же явно перевезённой туда недавно: кресло, письменный стол, диван и стеллаж, до половины заполненный книгами. На полу стоял раскрытый дорожный чемодан с книгами же; на столе я увидел листы чистой бумаги, карандаши и авторучку с позолоченным пером. Пишущей машинки я нигде не заметил. Более всего мне бросилась в глаза лежавшая в кресле книга. Это был «Мирослав боярин» Алистера Моппера. Открыв её на форзаце, я увидел надпись, сделанную, без сомнения, рукой самого писателя:

Герою моей книги с любовью от автора. Алистер Моппер, 11 апреля 1913 года.

У меня захватило дыхание от волнения. Я понял, что не уйду отсюда, пока не увижу всего, что здесь есть, чего бы это мне ни стоило. Книги на полках мало могли сказать мне: большинство из них было не на английском языке. Я пересёк кабинет в обратном направлении, вернулся на пятничную площадку и распахнул дверь в другую комнату. За дверью оказалась спальня.

В ней также было совсем мало мебели — стул, умывальный таз на табурете и безобразная кровать XVIII столетия под огненно-красным балдахином. Но взгляд мой остановился на другом — на человеке, лежавшем на кровати.