Альва Бесси - Люди в бою

Расскажите им, как, преодолевая моря и горы, границы, ощетинившиеся штыками, преследуемые бешеными псами, жаждавшими вонзить в них свои клыки, эти люди пришли на нашу родину, подобно рыцарям свободы, бороться и умирать за свободу и независимость Испании, над которой нависла угроза германского и итальянского фашизма. Они оставили все: любовь, родину, домашний очаг, свое достояние, матерей, жен, братьев и детей — и пришли, чтобы сказать нам: «Мы тут! Ваше дело, дело Испании, — это общее дело всего передового и прогрессивного человечества».

Наш пароход опоздал в Гавр на несколько часов, и в Париж мы попали лишь в час ночи. По ночам Париж — мертвый город, но мы все равно не можем угомониться, досадуем, что слишком умаялись и что в такое время некуда податься. Однако нам ничего не остается, как взять такси и ехать в гостиницу неподалеку от вокзала Сен-Лазар. Мы звоним в дверь. Нам далеко не сразу открывает заспанный молодой человек.

— Вы нас ждали? — говорим мы.

— Нет, — говорит он.

— Разве вас не предупредили, что к вам приедут шесть американцев?

— Нет.

Мы переглядываемся, потом объясняем, что нам нужны три комнаты на шестерых. Мы не можем понять, что стряслось с Гувером, Гарфилдом и Эрлом, тремя ребятами из Калифорнии, — они плыли вместе с нами на пароходе и должны были прибыть в эту же гостиницу.

— Сюда, — говорит консьерж.

Мы поднимаемся следом за ним на верхний этаж; он открывает одну за другой три комнаты. В каждой всего одна двуспальная кровать, и грек Пройос с порога заявляет, что он будет спать на полу. Достаточно одного взгляда на необъятного Меркеля, американского моряка немецкого происхождения, чтобы понять Пройоса, но мы не хотим вмешиваться в их дела. Мы не понимаем ни слова из того, что говорит Пройос, но он как-то умудряется объясняться с нами. Не зная ни слова по-английски, он тем не менее изловчался обчищать в покер пассажиров третьего класса. Пройос очень смешлив, каждый раз, срывая банк, он разражался хохотом и виновато разводил руками. У него роскошные искусственные зубы, а на клыках золотые коронки.

Два кубинца, Прието и Диас, согласны спать на одной кровати, третья комната достается мне и «Лопесу». Глядя на «Лопеса», я не могу удержаться от смеха. Этот нью-йоркский еврей исхитрился раздобыть испанский паспорт и теперь свято верит, что с его помощью проникнет в Испанию поездом.

— Как-никак я гражданин Испании, — втолковывал он нам.

— Да ты же по испански ни в зуб ногой, — втолковывали мы ему.

— Что из этого? Значит, меня в раннем детстве увезли в Америку.

— Ну а теперь ты над чем хохочешь? — говорит он мне.

— Да над обстановкой же!

Номер обставлен как нельзя более традиционно — неизбежные полосатые обои, красный ковер, золоченые часы прошлого века под стеклянным колпаком, большой стенной шкаф, свет зажигается при помощи кнопки, на которую надо долго и терпеливо жать. Я оставляю на двери записку: «Просьба разбудить в семь», и мы ложимся. Мы знаем, что в Париже есть комитет, который занимается переправкой добровольцев в Испанию, но я понимаю, что ночью там никого не застать.

Спозаранку я еду на такси в комитет, там получаю несколько сот франков, шесть талонов в кооперативный ресторан по соседству и указание привести остальных товарищей в штаб-квартиру комитета к двум. Я справляюсь о Гувере, Гарфилде и Эрле — оказывается, они еще не объявлялись. Я возвращаюсь на такси в гостиницу — ребята уже проснулись, и мы идем смотреть город. Мне хочется показать им Sainte Chapelle, Notre Dame [12] Часовня и церковь — памятники готической архитектуры XII–XIII вв. — Здесь и далее примечания переводчиков. и пояса целомудрия в Musée de Cluny [13] В музее Клюни собрана большая коллекция произведений средневекового искусства. , но времени у нас в обрез и пора для прогулок самая что ни на есть неподходящая: куда ни кинешь взгляд, огромные толпы людей спешат на работу, точь-в-точь такие же толпы спешат сейчас на работу по всему миру — такие же подавленные, усталые, угнетенные, смирившиеся. Нам приказано не болтать лишнего и вести себя как можно незаметнее, мы даже боимся ходить вместе по улице.

Нас бесплатно кормят очень плохим завтраком, потом «Лопес» бесконечно долго сочиняет телеграмму кому-то в Америку; подписывается он «Хай». Несмотря на это, мы поспеваем в комитет к двум и располагаемся на низких скамеечках в лекционном зале. Мы тут не одни: мне запоминается мужчина в синем берете, с протезом, на который натянута кожаная перчатка.