Альва Бесси - Люди в бою

Вообще, комиссариат бригады являет собой достаточно своеобразную картину. Возглавляет его Шандор Ворош, американец венгерского происхождения, с таким акцентом, что без топора не продерешься, и таким самомнением, что не сокрушить даже кувалдой, а вокруг него подобралась довольно пестрая испано-интернационалистская компания. Дейв Гордон, с полоской усиков, которые он поминутно пощипывает, выпускает ежедневный бюллетень под названием «Наша борьба» — агитационный по преимуществу; Билл Гриффит, с валийским акцентом почище, чем венгерский у Шандора, ведает личным составом двух батальонов; Эрнст Лессер (англичанин, как это ни странно при таком имени и такой фамилии) поставляет «информацию» секретного характера, подготовляя сводку о военных действиях за день, о положении внутри подразделений, их численном составе, настроениях. Есть тут веселый молодой испанец, уполномоченный по спорту, который не делает ни черта, а впрочем, доставил как-то из Барселоны партию ядовито-оранжевых футбольных трусов; есть толстяк секретарь, испанец, который не расстается с пистолетом, хотя пистолет не стреляет; имеется эксперт по культуре и статистике, тоже испанец (более мрачной личности я не встречал, но и более светлой — тоже). И наконец, некто Санчес, который ведает прессой и пропагандой, — трус, каких свет не видывал. Ребята не очень-то ладят между собой — я (поначалу) был просто потрясен, обнаружив, что здесь, где, казалось бы, должен быть наивысший в бригаде политический уровень, он как раз ниже всего. Испанцы, хотя и держатся заодно, вечно вздорят друг с другом; интернационалисты на них поглядывают немного свысока, а между собой либо запанибрата, либо вообще никак. Что бы ни сказал Ворош, его никто не слушает, кроме самого Вороша. Гордон хранит таинственное молчание, как бы подчеркивая свою сугубую осведомленность по части секретной информации, недоступной другим. Физиономию Гриффита не покидает выражение вежливой озадаченности; Лессер на всех огрызается, хотя на самом деле он редкий симпатяга; Санчес туг на ухо, скряга, эгоист и склочник; толстяк секретарь только и знает, что хихикает. Короче, сумасшедший дом, да и только, а потому я держусь особняком, вышагиваю километры от одного батальона до другого, по дороге от Аскота и до Корберы, в стороне от которой бойцы расположились на отдых; завтракаю у линкольновцев, чай пью у англичан, ужинаю у Мак-Папов и возвращаюсь с пустыми руками, не собрав никаких новостей. Да их и нет.

Те новости, какие есть, доходят до нас извне, причем иные вселяют тревогу. Ходят слухи, что в правительстве задумались о том, как поступить с Интербригадами. Пополнение из других стран больше не поступает, а народу в бригадах перебито до черта, и теперь не известно, что делать: то ли дождаться, пока бригады прекратят существование сами собой, то ли отправить их по домам в ореоле боевой славы. Обоснованность этих слухов отчасти подтверждается выступлением вождя английских рабочих Гарри Поллита, где содержатся смутные намеки на «удовлетворительное решение» вопроса, который «всех нас волнует». Не проходит и часа, как этой вестью взбудоражены все батальоны: обмениваются слухами, строят предположения. Гитлер потребовал, чтобы Югославия, Венгрия и Румыния заключили с ним пакты о ненападении, что обеспечило бы ему их нейтралитет в случае его вторжения в Чехословакию. Из этого ничего не вышло. Франции, похоже, не терпится официально открыть свою границу с Испанией; она объявила, что, если Гитлер пойдет на Чехословакию, она будет стоять на стороне чехов. В Англии сила пока еще за кликой Чемберлена, однако не исключено, что Конгресс тредъ-юнионов заставит ее пойти на известные уступки в отношении Испании. В Эстремадуре республиканцы на нескольких участках продвинулись вперед и развернули кампанию «комариных укусов», так что фашисты вынуждены вести бои одновременно повсюду, отражая молниеносные, но жестокие удары по всем направлениям, из-за чего у них застопорилось контрнаступление под Гандесой.

При всем том нажим на наши позиции под Гандесой непрестанно усиливается; в небе — тучи тяжелых бомбардировщиков, они сбрасывают свой груз в пяти километрах от нас, на дорожный перекресток; земля день и ночь содрогается от артобстрела. Говорят, противнику удалось продвинуться на этом участке, и теперь он прет на нас клином, норовя во что бы то ни стало прорваться к Мора-де-Эбро, нашему главному предмостному плацдарму. На тот случай, если бои докатятся до нас, Ворош пространно излагает каждому цветистым слогом и с частыми остановками для пущей выразительности его задание — что до меня, мне предписано быть при штабе бригады, независимо от того, где он будет находиться, и совершать вылазки на передовую, собирать по батальонам материал для газеты. Еще я вроде должен помогать с выпуском ежедневного бюллетеня, но во всем пока неопределенность, кроме одного: если наши дрогнут, нас бросят на передовую. Соответственно откладывается обещанная мне поездка в Барселону для встречи с Тайсой и сбора материалов для брошюры, которую хочет издать бригада. Высказанное Ворошем предположение, что меня пошлют в Барселону работать, обращается в пустой звук; вместо меня посылают его, и он там остается. Итак — ожидание; а тем временем мотаешься туда-сюда, тщетно пытаешься бороться со вшами, блохами, чесоткой, поносом… Дни и ночи становятся прохладнее, ощущается приближение осени.