Галина Щербакова - Случай с Кузьменко

А Кузьменко пошел в сад. Там на раскладушке под сливой он обычно отдыхал. Но сейчас, вместо того чтобы лечь на бок и укрыться с головой полосатой простыней, он вытянулся на спине, закинул под голову руки и уставился на сливу.

Антонина сняла фартук, посмотрела на лежащего в непривычной позе мужа, мазнула перед зеркальцем два раза губы и пошла в сторону Веркиного дома.

…Кузьменко вспоминал. Вспоминал свой седьмой класс. Был это пятидесятый год. Ему было уже семнадцать, из-за войны он припозднился в школе. Вспоминал класс, перегороженный печкой. Место за печкой было лучшим – и самое теплое, и от учителя далеко. Вот они, переростки, там и проживали, А из-за печки была видна ему парта, на которой сидела Тонька. Красивая она была девчонка. Волосы вьющиеся, румянец во всю щеку, она все поворачивалась и смотрела за печку. А он ей подмигивал. Он это тогда классически делал. Чуб на глазах висит, как занавеска. Он им слегка, небрежно тряхнет, и в тот момент, пока чуб где-то колышется, а глаза свет видят, он вытворял этими глазами черт знает что: прищуривал, широко раскрывал, слегка прикрывал ресницами левый глаз, а правым смотрел лукаво и преданно. Да мало ли что можно было успеть сделать за печкой, когда смотрит на тебя Тонька и чуть-чуть, но со значением шевелит тонкими своими розовыми ноздрями.

Кузьменко спохватился. Это ж надо! После того, что он сегодня узнал, вспоминать, как он подмигивал Тоньке! Ну совсем его баба замордовала. Он со злостью, но и с некоторым уважением подумал о жене, которая, он видел, чувствовал, заметила что-то и сейчас наверняка, намажет губы и тронется к Верке. «Интересно,– думал Кузьменко,– скажет ей Верка про это?» И тут же успокоился: не скажет. И снова что-то горячее заколыхалось в нем, он зажмурил глаза и вернулся в пятидесятый, за печку. Только теперь через чуб-занавесочку он смотрел не на тонкие ноздри Тоньки, а, сдвинувшись к краю и наклонив голову, отыскал черноволосый затылок Шурки Киреевой. Вот она поворачивает голову – худое, скуластенькое личико с громадными, как сливы, глазами. Смотрит внимательно, строго, как дурачится на уроке Кузьменко. А что ему до этих строгих взглядов? Он последний год в школе, пусть мелкота учится дальше. Шурка – мелкота. Ей, как и полагается, всего четырнадцать лет… Она еще дите на тонких ножках. Подчиняясь могучей, брызжущей силе того, семнадцатилетнего шалопая, Кузьменко опять видел в мелких кудельках ухо Тоньки, ее коротенький нос и всю ее… Куда было девчонкам тягаться с Тонькою! Пустой это номер.

Но Кузьменко не хотелось думать о Тоньке. Он про нее все знал, знал, где у нее что болит и как она дышит, знал ее запах, знал ее на ощупь, он знал, о чем она думает, когда молчит, и что хочет скрыть, когда языком болтает. И эта известная вдоль и поперек женщина никогда не говорила ему, что его любит. Если быть честным, то и он, Кузьменко, ничего ей такого не говорил. О любви им рассказывал телевизор – самый большой]! какой только может быть. Антонина все бросала, а смотрела такие передачи, да и Кузьменко с интересом просмотрел двадцать шесть серий «Саги о Форсайтах». Смешно сказать, но, пока шла эта «сага», он работал только в первую смену. Он, Кузьменко, уже мог себе это позволить и договориться с кем надо. Но в жизни слово «любить» он не употреблял. Во всяком случае, последние тридцать лет, Что зря воздух колыхать? Они живут хорошо, у них дети. То, что у него с женой,– семейная жизнь, со всеми неприятностями, с болезнями детей, старением. Конечно, у всех то же самое, с той разницей, что кроме жен некоторые знакомые Кузьменко время от времени встречались с другими женщинами. Но любовью это тоже никто не называл. Были для этого другие слова, другие понятия. Вот сегодня, когда бросилась наперерез его машине Верка, что-то игривое шевельнулось в груди Кузьменко. Корониха – женщина аппетитная, он давно это заметил. Он с удовольствием смотрит, как она несет воду на коромысле. Аж земля под ней гнется! Но это разве любовь!

Нет, нет! Если не брешет Верка, так, может, Шурка Киреева одна на свете и любит его в правильном смысле этого слова. Кузьменко опустил руки с раскладушки прямо на землю, трогал ее, уже нагретую солнцем, щурился на небо сквозь сливовые ветки. Ах, как же оно так 'случилось, что не разглядел он в школе настоящей любви? Кузьменко было очень жалко себя.

…А теперь скажите, что бога нет! Вечером, когда Кузьменко мылся после смены в душе, начальник участка сказал ему, что он, Кузьменко, вместе с делегацией донецких шахтеров поедет в Москву сниматься в передаче «Голубой огонек». Кузьменко чуть не захлебнулся, Вот это да! В самом конце работы он уже начал освобождаться от новости, привезенной Веркой. Вгрызался в угольный пласт и вроде отходил от наваждения. Липкий пот смешал разные воспоминания о пятидесятом годе, даже пленительная Тонька померкла, будто, занавесив глаза чубом, Кузьменко так никогда им и не встряхивал. Какая там, к черту, любовь, когда, перламутрово поблескивая, отваливается угольная глыба, р-р-раз, р-р-раз! Вкалывай, Кузьменко, вкалывай, не отвлекайся на постороннее!